Детское телевидение
Присоединяйся к нам
Приглашаем видеомастеров
Как сказывали наши Деды
Буквица от Ладоzара
Добровед
ОУК МИР

Русь нерусская. Глава вторая

Русь нерусская. Глава вторая

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РУСЬ НЕРУССКАЯ (Как рождалась «рідна мова») 

 

Глава 1. 

 

Глава 2. Не было, нет и быть не может 

 

XIX век прошёл на Украине под знаком борьбы двух культур — русской и польской. Заветной мечтой польских патриотов было восстановление независимой Речи Посполитой. Новая Польша виделась им не иначе, как «от моря до моря», с включением в её состав Правобережной (а если удастся — то и Левобережной) Украины и Белоруссии. Но сделать это без содействия местного населения было невозможно. И руководители польского движения обратили внимание на малороссов.
Поначалу их просто хотели ополячить. Для этого в панских усадьбах стали открываться специальные училища для крепостных, где крестьянских детей воспитывали на польском языке и в польском духе. В польской литературе возникла так называемая «украинская школа», представители которой воспевали Украину, выдавая при этом её жителей за особую ветвь польской нации. Появился даже специальный термин — «третья уния». По мысли идеологов польского движения, вслед за первой, государственной Люблинской унией 1569 г. (соединившей Польшу и Литву с включением при этом малорусских земель великого княжества Литовского непосредственно в состав Польши) и второй, церковной Брестской унией 1596 г. (оторвавшей часть населения Малороссии и Белоруссии от Православной церкви и поставившей эту часть под контроль католичества), «третья уния» должна была привязать к Польше (естественно, с одновременным отмежеванием от Великороссии) Украину (Малороссию) в сфере культуры. В соответствующем направлении прилагали усилия и чиновники-поляки (их в то время немало служило на Украине, особенно по ведомству министерства просвещения). Как это ни странно, но такой почти неприкрытой подрывной деятельности власти препятствий не чинили. Что такое «психологическая война», тогда просто не знали. А поскольку открыто к восстанию до поры до времени поляки не призывали, царя вроде бы не ругали, то и опасности в их деятельности никто не усматривал.

 

Однако откровенная "полонизация" не удалась. Слишком живы были ещё в народе воспоминания о былых обидах, нанесённых коренному населению польской властью, слишком многое разделяло крестьян (почти сплошь по происхождению малороссов) и помещиков (которые на Правобережье, за небольшим исключением, были поляками по национальности). На переодетых в народные украинские костюмы польских пропагандистов, (а были и такие) в сёлах смотрели, по меньшей мере, подозрительно.
С другой стороны, гонористая шляхта совсем не желала брататься с холопами, считать их единокровными и одноплеменными. Малороссы были для них русскими, такими же ненавистными москалями, как и великороссы. Характерен пример с украинским художником И. М. Сошенко (бывший друг Т. Г. Шевченко). Когда он женился на девушке из бедной, но шляхетной польской семьи, родители его жены долго не могли смириться с тем, что «их Марцеся омоскалилась, вышедши замуж за хлопа-схизматика» (Чалый М. Иван Максимович Сошенко. К., 1877. С. 65.).
Всё это вынудило польских вождей сменить тактику. Раз не получилось превратить жителей Украины в поляков, следовало хотя бы добиться того, чтобы они перестали считать себя русскими. «Если Гриць не может быть моим, то пускай, по крайней мере, не будет он ни моим, ни твоим», — так сформулировал эту политику видный польский деятель ксёндз В. Калинка (Бутенко И. Что должен знать каждый об украинцах // Украина - это Русь. СПб., 2000. С. 169.). Ещё откровеннее был военный лидер польского движения генерал Мерославский: «Бросим пожар и бомбы за Днепр и Дон, в сердце России. Пускай уничтожат её. Раздуем ненависть и споры в русском народе. Русские будут рвать себя собственными когтями, а мы будем расти и крепнуть» (Щёголев С. Н. Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма. К., 1912. С. 50-51.).
Новое идеологическое течение получило наименование украинофильского. Его проповедники особое внимание сосредоточили на малорусской интеллигенции. Малороссам внушали, что они представляют собой национальность, отдельную от великороссов и порабощенную последними, призывали отказаться от русского литературного языка и разрабатывать «свой» особый литературный язык, самостоятельную культуру и т. д.
Нельзя сказать, что пропаганда эта пользовалась успехом. Образованные малороссы всей душой любили народные обычаи, песни, говоры, но при этом, несмотря на усилия украинофилов, оставались русскими. Новыми идеями соблазнились единицы. «У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, — сообщал видный малорусский общественный деятель К. Говорский галицкому ученому и общественному деятелю Я. Головацкому. — Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги» (Студинський К. Епізоди боротьби за українство в 1863 р. // Ювілейний збірник на пошану академіка Михайла Сергієвича Грушевського. К., 1928. Т. 2. С. 521-522.). То, что потом было названо «украинским национально-освободительным движением», на начальном этапе своего развития состояло преимущественно из поляков (В. Антонович, Т. Рыльский, Б. Познанский, К. Михальчук и др.), поддержанных очень немногими малороссами.
Среди таких немногих оказался и писатель П. А. Кулиш. Позднее, осознав себя орудием польской интриги, Пантелеймон Александрович разойдётся с бывшими единомышленниками. Он напишет замечательную книгу «История воссоединения Руси», где покажет, что Малая и Великая Русь фактически составляют единый национальный организм, будет отстаивать право малорусских детей обучаться в школах на русском литературном языке, а не на местных наречиях. Но в молодости видный деятель Украины трудился в ином направлении. В соответствии с замыслом вытеснить из церковной, общественной и научной жизни на Украине русский литературный язык, он взялся превращать в культурный язык малорусское наречие, сочинил для него особое правописание (так называемую «кулишивку»), стал переводить «на украинский» Библию. Дело оказалось не из лёгких. Наречие, употреблявшееся исключительно крестьянами, включало в себя только слова, необходимые в сельском быту, и для изложения Священного Писания являлось совершенно непригодным. Писатель вынужден был выдумывать недостающие слова или прибегать к заимствованиям из польского языка. Перевод получился непонятным, — к примеру, фраза «Да уповает Израиль на Господа» превратилась у Кулиша в «Хай дуфае Сруль на Пана» (Ульянов Н. И. Происхождение украинского сепаратизма. М., 1996. С. 191.). Позднее, после того как книга вышла в свет, даже украинофилы признали его неудачным.
Таким же курьёзом обернулась попытка перевести «для народа» Высочайший манифест об отмене крепостного права. Представив свой труд на утверждение в канцелярию Государственного Совета, Кулиш получил его обратно вместе с резолюцией, где переводчику не без иронии рекомендовалось «держаться сколь возможно ближе к тому языку и тем выражениям, кои употребляются ныне малороссийскими крестьянами» (Перевод П. А. Кулиша на украинский язык Манифеста 19 февраля 1861 года и Положения о крестьянах // Киевская старина. 1905. Кн. 2. С. 327.).

 

Но, потешаясь над подобными переводами, правительственные чиновники не были расположены что-либо запрещать. Положение изменилось в 1863 году. В Польше вспыхнуло антирусское восстание, к которому поспешили присоединиться многие украинские поляки. Напрасно В. Антонович и другие украинофилы предупреждали, что на Украине открытое вооруженное выступление обречено. Гордые шляхтичи рвались в бой. Мятеж закончился катастрофой. Сознавая себя русскими, малороссийские крестьяне справедливо усмотрели в польском выступлении против русской власти угрозу собственным интересам. Вооруженные косами и вилами мужики, собравшись в отряды, бросились истреблять польских повстанцев. Фактически восстание на Украине было подавлено самим народом почти без участия армии. Часто, прибыв в какую-нибудь волость, где действовали мятежники, солдаты лишь принимали от населения связанных бунтовщиков и тела убитых повстанцев. Это был крах польского движения в Малороссии. Восстание наконец-то заставило власти обратить более пристальное внимание на деятельность поляков, в том числе и на их украинофильские потуги. Тут-то и выяснилось, что литературные усилия и языковые эксперименты над малорусским наречием не так безобидны, как это казалось ранее. Требовалось принимать меры. Так появилось на свет знаменитое «не было, нет и быть не может», которое приписывается министру внутренних дел П. А. Валуеву. Большинство современных публицистов, упоминающих о «валуевском циркуляре», выдергивают из него именно эту фразу и старательно избегают более подробного цитирования. Между тем знакомство с этим интересным документом приводит к несколько иным выводам, чем, те, которые навязывают сегодня общественному мнению борцы с «насильственной русификацией». «Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы, — писал Валуев. — Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличившихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих отношения к интересам собственно литературным».
Далее министр касался распространяемых украинофилами идей о желательности обучать школьников в Малороссии не на общем для всей Руси русском литературном языке, а на местном, малороссийском наречии. «Возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка нет, не было и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков». 


Принимая во внимание «с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны  имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил ещё окончательного разрешения в законодательном порядке», — Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором Священного Синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы» (Цитируется по: Лемке М. Эпоха цензурных реформ 1859-1865 гг. СПб, 1904. С. 302-303.).
Как следует из документа, министр внутренних дел П. А. Валуев вовсе не являлся украиноненавистником, каким хотят представить его сегодняшние украинизаторы. Он был знаком с литературой на малороссийском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания по-малорусски художественных книг («изящной литературы»). Мнение «не было, нет и быть не может» принадлежало не министру, а самим украинцам и, конечно же, относилось не к народным говорам, а к «новому украинскому литературному языку», спешно сочиняемому украинофилами.
Не мог не учитывать Валуев и настроения жителей Малороссии. А они требовали, чтобы детей учили именно русскому литературному языку, а не местным просторечиям, непригодным для книги, школы, церкви (и уж тем более не «украинскому» языку). «Пробовал я, — рассказывал видный украинский ученый М. А. Максимович, живя на моей горе (хутор Михайловская Гора в Полтавской губернии. —  Примечание Автора), — давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг» (Гогоцкий С. С. Указ. соч. С. 37.). «В России после столиц первые губернии, которые потребляют книги и журналы более всех, — губернии малороссийские (Херсонская, Екатеринославская, Киевская, Полтавская, Таврическая, Черниговская…), а малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает», — писал М. П. Драгоманов галицкому украинофилу В. Навроцкому. (Переписка М. Драгоманова з В. Навроцьким // За сто літ. 1927. Кн. 1. С. 102.). 


О непопулярности украиноязычных книжек проговорился (видимо, сам того не желая) и известный украинофильский деятель Хведір Вовк (Фёдор Волков), вспоминавший, как во время учёбы в нежинской гимназии ему и другим гимназистам такие книжки — тоненькие копеечные «метелики», учитель-украинофил всучивал в нагрузку, выдавая вместо сдачи при покупке учениками в гимназиальной книжной лавке учебников (Вовк Хв. Де-що й з моїх австро-руських споминок // Привіт Іванови Франкови в сороклітє його письменської праці 1874-1914: Літературно-науковий збірник. Львів, 1916. С. 151.). 
Широкую известность получил также случай с приехавшим в малорусское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что батюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой» (Комаров А. И. Украинский язык, фольклор и литература в русском обществе начала XIX века // Ученые записки ЛГУ. 1939. № 47. С. 153.).
«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, — с сожалением писал украинофил Ф. М. Уманец. — Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги (т. е. не отделяется в национальном и культурном отношении от великороссов. — Примечание Автора). Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубеждённым и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против неё. Отцы более чем равнодушно отнеслись бы к грамотности, если бы она преподавалась на малорусском языке, говорили священники, в былое время не чуждые украйнофильства. Дети коверкали свой отлично составленный малорусский букварь для того, чтобы подделаться под общерусский тип» (Уманец Ф. М. Вырождение Польши. СПб., 1872. С. LXXVIII.). 

 

Так же и другой запретительный акт — Эмский указ 1876 года был направлен не на малорусское наречие, а на использование его в политических целях. (Одним из непосредственных поводов к запрету явилось издание украинофилами тенденциозного перевода повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», где слова «Россия», «русская земля», «русский» были заменены на «Украина», «украинская земля», «украинец» и даже словосочетание «русский царь» оказалось замененным на «украинский царь» (Савченко Ф. Заборона українства 1876 р. Х.; К., 1930. С. 379.)). Указ запрещал ввоз в пределы Российской империи малорусских книг, изданных за границей (подразумевались, прежде всего, австрийские издания), и пресекал попытки искусственно распространить сферу действия простонародных говоров на науку и общественную жизнь. В то же время употребление этих говоров не запрещалось там, где их использование было естественным, к примеру, в начальной школе. «Не подлежит сомнению, что было бы крайне вредно как для общенационального, так и для практического образования детей, если бы школа ограничивалась местным наречием; напротив, собственно учебным предметом в народной школе должен быть, как сказано выше, литературный язык. Но в то же время было бы ошибочно, если бы учитель вздумал или совсем не обращать внимания на наречие детей, или старался вовсе искоренить его, или даже стал бы осмеивать его. Такая ревность учителя сбить детей с толку сделает их застенчивыми и молчаливыми. Учитель не должен поселять в детях презрения к их родному наречию, но должен только показывать им, как слова и выражения, употребляемые ими, говорятся и пишутся на литературном языке. Поэтому необходимо, чтобы учитель был знаком с наречием той общины, того округа, в котором находится школа его, но в то же время он должен вполне владеть литературным языком», — отмечалось в одобренной министерством народного просвещения и изданной в том же 1876-ом году «Методике первоначального обучения», книге, по которой велось преподавание в учительских семинариях (Цитируется по: Громада. Українська збірка, впорядкована Михайлом Драгомановим. Женева, 1878. С. 150.).
«Мы вовсе не исключаем целесообразных средств к облегчению первоначального обучения, определяемых различными приспособлениями к местному южнорусскому просторечию. Но в то же время мы указываем и пределы этих приспособлений, так как повсюдными и общеобязательными, даже в этой сфере обучения, они быть не могут», — отмечал и уже упоминавшийся Гогоцкий (Гогоцкий С. С. Указ соч. С. 29.). 


Не коснулись запреты и литературы (кроме переводной). Художественные сочинения, этнографические сборники, популярные брошюры и т. п. как издавались до запретительных актов, так и продолжали издаваться. Помимо прочего, выходили очередные тома «Трудов этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край», хотя выяснилось, что экспедиция осуществлялась под руководством ярых украинофилов, к её научным целям были примешаны политические, а редактировал «Труды…» П. П. Чубинский (автор гимна «Ще не вмерла Україна»), об антиправительственных настроениях которого властям было прекрасно известно.
Правда, был наложен запрет на «интеллигентские сюжеты» (то есть на такие произведения, где представители высших классов изъяснялись на украинском языке). Но, как признавали сами украинофилы, этот запрет лишь удерживал украинскую литературу в рамках реализма, поскольку культурных людей, говоривших на мове, просто не существовало в природе. «Многие сознательные украинцы не умели говорить по-украински, и даже вожди украинского движения по-украински только шутили, а в серьёзных общественных делах пользовались московским языком, — писал, например, видный политический деятель, один из организаторов Центральной Рады, заместитель её председателя, министр в одном из центральнорадовских правительств, а позднее историк украинского театра Д. В. Антонович (сын В. Антоновича). — Фактически перед 1876 годом, перед запрещением интеллигентских сюжетов, украинская литература, за очень небольшим процентно исключением, не выходила за рамки простонародных сюжетов, так как не чувствовала в этом надобности. Украинские писатели, взявшись за сюжеты не сельской жизни, употребляли московский язык. В конце концов, в те времена и в тех обстоятельствах выработалось в обществе такое настроение, что и пьеса из интеллигентской жизни на украинском языке, и просто интеллигенты в европейской одежде, которые заговорили бы на сцене по-украински, вызвали бы смех у зрителей, и это не только у врагов украинского движения, а и у сторонников его, даже иногда у людей, которые считали себя сознательными украинцами. Сама недоделанность украинского языка была тогда препятствием интеллигентскому сюжету, а обычный в наши времена литературный язык даже со стороны самих интеллигентных украинских граждан вызвал бы возмущение своей искусственностью и выкованностью» (Антонович Д. Триста років українського театру. 1619-1919. Прага, 1925. С. 131-132.).
Что правительственные «репрессии» не были направлены против украинской культуры, доказывается ещё и тем фактом, что в том же 1863 году, когда был издан «валуевский циркуляр», на сцене Мариинского театра в Петербурге впервые была поставлена опера С. С. Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем», имевшая необычайный успех. Правда, в следующем сезоне оперу сняли из репертуара, но не потому, что кто-то хотел ущемить украинское искусство. Просто выяснилось, что музыку для «своей» оперы С. С. Гулак-Артемовский большей частью «позаимствовал» у Моцарта (из оперы «Похищение из сераля»), лишь добавив туда несколько народных мелодий и чуть-чуть переработав отдельные места. Разразился скандал. Театральные критики обвиняли композитора в плагиате. Но, несмотря на конфуз в Петербурге, на Украине опера стала очень популярной. Как отмечал тот же Д. В. Антонович, фрагменты из этого произведения «часто поют украинские любители пения, не подозревая, что они исполняют музыку Моцарта. Опера Моцарта „Похищение из сераля“ на Украине никогда не исполняется, а „Запорожца за Дунаем“ хорошо знает каждый украинский театрал» (Антонович Д. Триста років українського театру. 1619-1919. Прага, 1925. С. 117.). 


Нужно отметить, что тема плагиата неразрывно связана с «антиукраинскими репрессиями царизма». Во второй половине XIX – начале XX вв. главной целью «национально сознательных» писателей являлось доказывание самостоятельности украинской литературы. Лучшим средством для этого, по мнению украинофилов, было «кропание» литературных произведений, которых требовалось создать как можно больше. Работали не на качество, а на количество. А поскольку таланта катастрофически не хватало, сюжеты частенько заимствовались у других авторов (в основном, у пишущих на русском), действие переносилось на украинскую почву, литературные герои переименовывались на местный манер и таким образом создавался очередной «шедевр» «самостоятельной литературы». Естественно, когда всё раскрывалось, вспыхивали скандалы, доходило даже до судебных процессов. Это вынуждало цензуру более внимательно относиться к сочинениям украинских авторов, что и трактовалось украинофилами как «преследование украинского слова». Наиболее пышным цветом расцвёл плагиат в драматургии. На этом поприще «трудились» М. П. Старицкий, М. Л. Кропивницкий, И. К. Карпенко-Карый (Тобилевич), Н. К. Садовский (Тобилевич) (все, кроме Старицкого, по происхождению польские шляхтичи) и другие. «Одалживали» сюжеты они у А. Н. Островского, А. Ф. Писемского и других русских писателей. Особенно «прославился» М. П. Старицкий. Литературоведы позднее установили, что сюжеты всех пьес этого «автора», кроме одной, определенно «позаимствованы» у других (не только у общерусских литераторов, но и у деятелей провинциальной малорусской литературы). Лишь по поводу пьесы «Не судилось», очень похожей по содержанию на пьесу М. Кропивницкого «Доки сонце зійде, роса очі виїсть», специалисты не пришли к точному выводу — кто у кого украл (Коряк В. Вказ. праця. С. 220.). Старались не отставать украинофильские деятели и в других отраслях литературы. Так, при рассмотрении цензурой в 1894 г. рукописи басен Л. И. Глибова было установлено, что из 107 помещённых там произведений 87 заимствованы у И. А. Крылова и лишь переведены на малорусское наречие (потом выяснилось, что цензор ещё не все заимствования обнаружил), а остальные взяты у других, менее известных русских авторов (Козуб С. Леонід Глібов і царська цензура // Життя й революція. 1930. № 2. С. 170.). Между тем издатели (сам Глибов к тому времени умер) пытались выдать эти басни за оригинальные сочинения «украинского байкаря». Цензура книгу запретила, после чего посыпались жалобы на притеснения, и (самое интересное) украинофилы добились-таки разрешения издать сборник басен, хоть и в несколько сокращённом виде. 


Поднимая тему «преследований», нельзя не коснуться ещё одной стороны проблемы, также тщательно сегодня замалчиваемой — о сроках действия правительственных запретов. Мало кто знает, что «Валуевский циркуляр» утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864-го года польского мятежа. Уже во время судебной реформы (начатой в ноябре того же года) на малорусском наречии вышла брошюра, посвящённая новым принципам судоустройства. Брошюру издали в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Цензура пропустила её беспрепятственно. В 1865 году вступил в действие новый закон о печати, теперь уже и формально отменивший распоряжение Валуева. «По тому закону, — объяснял позднее М. П. Драгоманов, — совсем запретить книгу мог только суд, и такой порядок сохранялся до 1873 года (после этого мог уже задерживать книгу и кабинет министров). А суд был гласный и обязан был опираться на законы. Таким образом, про украинские книги не было (да нет и до сих пор) явного закона, чтобы нельзя было их печатать, а валуевский запрет 1863 г. был только тайный циркуляр цензорам от министра». Как отмечал Драгоманов (которого никак нельзя заподозрить в желании обелить тогдашние порядки), достаточно было сочинить книгу на украинском языке и отдать её в печать. «Пусть цензор, если хочет, в суд посылает, чтобы задержать. Суд не мог бы найти закона, чтобы такую книгу задержать… Но украинофилы оказались не в состоянии сделать такую попытку. Так обнаружилось, что украинофильство было самым слабым из всех свободных ростков 1860-х годов в России» (Громада. С. 246-247.).
Причины этой слабости ясны. Потерпевшим сокрушительное поражение полякам было не до создания «украинского языка». А без их помощи украинофильство оказалось ни на что не способным. Как вспоминал Драгоманов, в разговоре с ним один из главных деятелей движения (Драгоманов не называет его по фамилии, сообщает только, что это один из «важнейших работников» украинофильского журнала «Основа») признался, что когда стало известно о «валуевском циркуляре», активисты украинофильства «не очень печалились по этому поводу, и даже обрадовались, так как книг готовых не было, и они думали избежать позора и наготовить книг», объясняя пока что их отсутствие запретами со стороны властей» (Громада. С. 238.). Но время шло, поляки приходили в себя медленно (более-менее оправились они лишь к началу 1870-х годов), а без них ничего не получалось. Вот и пришлось прикрывать творческое бесплодие ссылками на давно утративший силу циркуляр. 


Несколько большим был срок действия Эмского указа. Официально он утратил силу в 1905 г. Однако, как признавали сами украинофилы, некоторые положения указа остались только на бумаге и на практике никогда не применялись, другие применялись непоследовательно и фактически были упразднены ещё до формальной отмены Эмского акта. «В течение тридцати лет своего существования закон 1876 г., оставаясь, как общее правило, грозой для малорусского литературного движения и притом всё усиливая раскаты своего грома и силу удара своих молний, в тоже время фактически, отдельными отступлениями цензорской практики, был в разное время отменён во всех своих частях», — указывал, например, П. Я. Стебницкий (Стебницкий П. Очерк развития действующего цензурного режима в отношении малорусской письменности // Наука і культура. Вип. 26-27. 1993. С. 103.). Д. В. Антонович вынужден был констатировать, что запрет на украинские спектакли (наложенный, кстати сказать, не за украиноязычные пьесы, а за устраиваемые на спектаклях украинофильские демонстрации) «фактически не был воплощён в жизнь» (Антонович Д. Вказ. праця. С. 123.). В 1880 году это положение указа было отменено. В том же 1880 году специальным указом Александра II Императорской Академии наук была основана премия имени Н. И. Костомарова, которая предназначалась для будущего составителя (или составителей) словаря малорусского наречия. Был запрещён ввоз украиноязычных австрийских книг (также на практике часто не соблюдавшийся), но разрешался ввоз издававшихся в Австрии украинских газет, принималась подписка на такие газеты. Одно время российские украинофилы даже издавали свою газету на украинском языке (официально эта газета считалась приложением к одной из галицких газет и печаталась в Австрии, но редакция находилась в Киеве). Неплохо обстояло дело и с украинским книгоизданием. Цензура часто пропускала книги, которые должны были бы попасть под запрет (например, переводы на малорусское наречие с русского и иностранных языков, сделанные М. П. Старицким, как раз в то время развернувшим бурную языкотворческую деятельность). Указ запрещал издание украиноязычных научных книг, но, как свидетельствовал уже упоминавшийся Омелян Огоновский, цензоры «не очень цеплялись к авторам, и как бы потакали немного, позволяя печатать иногда научные книжки украинские» (Огоновский Ом. Исторія литературы рускои. Львов, 1889. Ч. 2. С. 139.). Исследовавший этот вопрос известный литературовед, крупный деятель украинофильства С. А. Ефремов констатировал, что уже в начале 80-х годов выходит «суррогат периодического издания» — два тома сборника «Рада» (1883 и 1884 гг.). Кроме того, «снова прорываются сквозь цензуру популярно-научные издания: „Про обкладки (дифтерит)“ — Ми-ча (1881), четвёртое издание брошюры „Дещо про світ божий“ (1882), „Оповідання про комах“ О. Степовика (О. Комарова) (1882), „Про дифтерит або обкладки“ М. Хведоровского (1882), „Земля і люде в Росії“ К. Гамалии (1883), „Про грім та блискавку“ В. Чайченка (1883); проскакивают даже опыты учебников, как „Граматка“ (1883) А. Кониского и „Читанка“ Хуторного-Лубенця (1883)» (Єфремов С. В тісних рямцях. Українська книга в 1798-1916 рр. К., 1926. С. 17.). 


В 1890-х годах в России действовали уже четыре издательства, специализировавшиеся на выпуске украинских книг. Особенно большой размах приняла издательская деятельность Б. Д. Гринченко в Чернигове. С 1894 по 1901 год он издал более 50 названий книг, по 5-10 тыс. экземпляров каждого названия. Помимо собственных сочинений, Гринченко издавал произведения Т. Г. Шевченко, М. М. Коцюбинского, Е. П. Гребенки, П. А. Грабовского, Ю. Федьковича и др., а также «целый ряд научно-популярных работ по медицине, технике, истории, естествознанию» (Єфремов С. В тісних рямцях. Українська книга в 1798-1916 рр. К., 1926. С. 20.). «Украинских книжек выходит у нас много: изданы сочинения Марка Вовчка, Кулишевой (имелась в виду Ганна Барвинок, вдова П. А. Кулиша. — Примечание Автора), поэтов Крымского, Чернявского, Свидзинского, Руданского, „Літературний збірник“ в Киеве и множество популярных книжечек», — сообщал в частном письме от 13 января 1903 года И. С. Нечуй-Левицкий. (Нечуй-Левицький І. С. Зібрання творів. Т. 10. С. 404.).
Таким образом, в период так называемых «гонений на украинское слово» выходили и художественные, и научные, и популярные книги, и даже учебники на украинском языке. Другой вопрос, что вся эта печатная продукция не пользовалась спросом. Тот же Б. Д. Гринченко, распространявший украинские книги через книжный склад черниговского губернского земства, пошёл на открытый конфликт с женщиной, занимавшей должность директора книжного склада, поскольку та жаловалась, что издания на украинском языке плохо продаются и не хотела связываться с их распространением как с делом заведомо убыточным. «„Бабушку Марфу или за Богом молитва, а за царем служба не пропадает“, хвалебные „жизнеописания“ царей: Петра, Екатерины II, Николая I, безграмотные „Песенники“ и всякий другой лубочный и нелубочный мотлох она хотела иметь в книжном магазине, так как такие книжки и рисунки давали большую прибыль, а украинскими книжками брезговала, потому что с них выгода маленькая», — возмущалась позднее М. Гринченко, жена и соратница украинского деятеля (Грінченкова Н., Верзилів А. Чернігівська українська громада. Спогади // Чернігів і Північне Лівобережжя. Огляди, розвідки, матеріяли. Б. м., 1928. С. 481.). 


Используя свои связи в губернской земской управе, Б. Д. Гринченко принялся откровенно выживать несговорчивую директрису. И ведь добился своего: женщина вынуждена была уволиться, а на её место взяли «сознательную украинку» (все это происходило во время «гонений на украинское слово»!). После такой замены украинские книжки, конечно, не стали продаваться лучше, но легальное прикрытие для своей пропагандистской деятельности украинофилы получили. В том же Чернигове, когда в феврале 1897 года на заседании комиссии по народному образованию губернского земства рассматривался языковой вопрос, председатель комиссии, симпатизировавший украинофилам Рудановский, признался, что лично «накупил кипу малорусских книг Гринченко и ещё какого-то Харьковца и передал в школу. Но, по отзыву учительницы, они мало читаются» (Грінченкова Н., Верзилів А. Чернігівська українська громада. Спогади // Чернігів і Північне Лівобережжя. Огляди, розвідки, матеріяли. Б. м., 1928. С. 478.). Практически о том же свидетельствовал ярый украинофил Д. И. Багалей, возглавлявший в 1890-е годы издательский комитет «Общества грамотности» в Харькове. Комитет издавал книги в основном на русском языке и только несколько брошюрок выпустил по-украински. В «Автобиографии», написанной уже в советское время да ещё в период оголтелой украинизации, Багалий, как и положено украинскому деятелю, объяснял малое количество изданных его комитетом украиноязычных книжек всё теми же «гонениями на украинское слово», но тут же проговаривался: «Русский язык господствовал в изданиях комитета ещё и потому, что среди населения Харьковщины — даже сельского, и её городов, особенно таких больших, как Харьков, был значительный процент русских и тех, которые называли себя „русскими“, то есть, получив русское школьное образование, читали и писали литературным русским языком, несмотря на то, что сами или родители их и деды были украинцами по происхождению»  (Багалій Д. Й. Автобіографія // Юбілейний збірник на пошану академіка Дмитра Йвановича Багалія з нагоди сімдесятої річниці життя та п’ядесятих роковин наукової діяльности. К., 1927. С. 119.). 
Пытаясь затушевать неблагоприятную для «национально сознательных» деятелей картину, Багалий пишет только о «значительном проценте» русскоязычного населения, но каков был этот процент, видно из изданий возглавляемого им комитета: из 95 книг — 90 напечатаны на русском языке и 5 — на украинском (причём украиноязычные книги печатались лишь из «идейных» соображений, а не потому, что на них был спрос) (Багалій Д. Й. Автобіографія // Юбілейний збірник на пошану академіка Дмитра Йвановича Багалія з нагоди сімдесятої річниці життя та п’ядесятих роковин наукової діяльности. К., 1927. С. 119.). 


Непопулярность украиноязычной печатной продукции можно проиллюстрировать и на примере распространения Библии (во многих крестьянских домах это была единственная книга). Известно, сколько крокодиловых слёз было пролито украинофилами по поводу того, что из-за запрета властей украинские крестьяне не имеют возможности читать Священное Писание «рідною мовою». В украинской прессе живо описывали, как ждёт не дождётся этой возможности сельский люд, как страдает из-за её отсутствия. При этом указывали на подготовленный ещё в 1860-х годах украинский перевод Евангелия, который не был издан из-за наложенного властью запрета. Такой перевод действительно был подготовлен Ф. С. Морачевским. И действительно был признан Святейшим Синодом не нужным народу, что дало украинофилам повод для жалоб на «притеснения». Правота Синода выяснилась позднее. Как свидетельствует известный украинский деятель Ю. Липа, «когда это Евангелие было напечатано в 1906 г.  оно не имело большого успеха» (Липа Ю. Велетенське завдання. Св. Письмо рідною мовою // Рідна мова. 1939. № 2. С. 51.).
Не повезло украинофилам со Священным Писанием и ещё раз. Во второй половине XIX века на Украине получила некоторое распространение штунда — еретическое учение протестантского толка, первоначально занесенное сюда немецкими колонистами, обратившими затем в свою веру и кое-кого из украинских крестьян. Украинофилы (сами, как правило, бывшие атеистами) попытались использовать обеспокоенность Православной церкви сложившейся ситуацией. Распространение ереси они объясняли исключительно тем, что штундисты свои молитвенные собрания якобы проводят на украинском народном языке, а в православных храмах богослужение ведётся на языке церковнославянском, будто бы не совсем понятном необразованным крестьянам. По уверениям «национально сознательных» деятелей, для противодействия штунде следовало немедленно перевести на украинский язык все богослужебные тексты, ввести проповедь по-украински, издать украинский перевод Евангелия и т. д.
Конфуз получился, когда выяснилось, что молитвенные собрания последователи штунды действительно проводят на народном языке, но этот язык — русский. На русском же вели они пропаганду своего учения. Получило огласку письмо украинских крестьян-штундистов из сел Косякивка и Чаплинка киевскому губернатору, в котором они заявляли, что распространяют то же Христово учение, что и православные, но только не на церковнославянском, а на русском языке и пропагандируют Священное Писание этим «понятным народу языком». «Очевидно, что эти люди даже не понимают, что можно ещё им более понятным, родным языком читать св. письмо», — возмущался Б. Д. Гринченко (Л. С. Додаток до роботи Т. Зіньківського «Штунда, українська раціоналістична секта» // Писання Трохима Зіньківського. Львів, 1896. Кн. 2. С. 275.). Но возмущение его было пустым звуком. «Рідна мова» просто оказалась не нужной ни штундистам, ни, тем более, православным. Украинофилам не осталось ничего другого, кроме как вновь затянуть старую «песню» о «притеснениях». 


Ссылками на «притеснения» «национально сознательные» деятели прикрывали все свои неудачи. Стоит указать на пример с украиноязычным учебником «Аритметика» (арифметика), написанным видным активистом украинского движения А. Я. Конисским, пытавшимся внедрить своё произведение в образовательные заведения Малороссии вместо русскоязычных пособий. Учебник был издан в 1863 году, но учебным начальством в школы не допущен, что, естественно, было объявлено украинофилами очередным «преследованием украинского языка». В 1907 году «Аритметику» переиздали, но в школы она снова не попала из-за запрета властей. Лишь в 1918 году, после провозглашения независимости Украины и начавшейся тотальной украинизации, ненькопатриоты получили возможность «осчатливить» школьников так долго недоступным для них учебником.
К счастью для учащихся, в министерстве просвещения у кого-то хватило ума, прежде чем запускать «Аритметику» в школы, отдать её на проверку специалистам. Результат проверки оказался шокирующим. «Это первый курс арифметики, написанный на украинском языке,  отмечалось в рецензии на учебник. Написана эта книжка известным украинским деятелем, но дилетантом в математике, и содержание её неудачно даже для тех времён, когда она составлялась. Поэтому совсем непонятно, зачем „Учительська спілка“ выпустила эту книгу вторым изданием в 1907 году… Для низших школ такая книжка не нужна, для гимназий она совершенно непригодна. Не удовлетворяет она ни требованиям современной педагогики, ни требованиям науки». Перечислив недостатки сорокастраничного «учебника», среди которых — неудачно придуманные (лишь бы не так, как в русском языке) термины, рецензент высказывал пожелание, «чтобы эта книжка никогда больше не печаталась» (Рецензії на шкільні підручники, які розглянуті в спеціяльних комісіях при міністерстві освіти до 1 липня 1918 р. К., 1918. Вип. 1. С. 44-45.).
Аналогичная история случилась и с «Граматкой» (Букварём), составленным Б. Д. Гринченко. Уже в 1920-х годах видный ненькопатриот В. Ф. Дурдукивский признавал, что «в грамотке есть много недостатков». В частности, «не везде выдержана методическая последовательность в расположении материала, заметна с первых же параграфов перегруженность материалом, материал размещён довольно однообразно, что может вызвать у детей усталость и пригасить их интерес к работе, материал между собой не связан никакой одной мыслью или идеей, иногда случаются странные, искусственные предложения, слова для ознакомления с новым материалом не везде подобраны удачно» и т. д. Рецензент оправдывал автора «Грамотки» тем, «что Гринченко никогда не считал себя методистом, что его педагогические интересы были не в сфере методических вопросов, что, составляя свою грамотку, он жил далеко от культурных и методических центров, что это была чуть ли не первая попытка дать действительно украинский букварь, что работа над учебниками вовсе не была его постоянной работой, что, издавая грамотку (1907 г.), он уже давно (с 1893 г.) отошёл от практической и методической работы в школе» и др. К тому же, указывал Дурдукивский, «„Граматка“ Гринченко имеет и много положительного» (как пример такого «положительного» он подчеркивал, что в учебнике отсутствует проповедь православного вероисповедания» (Дурдуківський В. Педагогічна діяльність Б. Грінченка. Б. м., б. д. (оттиск). С. 59-60.). Стоило ли обижаться на «царский режим», отказывавшийся использовать в системе образования такую макулатуру? 


Как видим, утверждения о притеснении украинского слова «несколько преувеличены». Фактически таких притеснений не было. Были преследования политиков, пытавшихся использовать искусственно создаваемый украинский язык для борьбы с государством. И это прекрасно сознавали сами политики. «Так завелось с 1863 г. в России, что по-украински можно было печатать стихи, поэмы, повести, да хоть бы философию Гегеля переводить на украинский язык. Только того, что было бы правдивой пищей для народа, нельзя стало печатать», — писал М. П. Драгоманов (Громада. С. 194.). Революционер-демократ и по совместительству деятельный украинофил, Драгоманов «правдивой пищей для народа» считал направленные против религии и самодержавия брошюрки, которые действительно запрещали и за распространение которых наказывали. Но к культуре это отношения не имело. Тех же, кто не занимался революционной пропагандой, репрессии не касались. «Из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был „мучим“, как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они», — признавал тот же М. П. Драгоманов и продолжал: «Из „мучимых“ теперь украинофилов я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке в Холмогорах Архангельской губернии, но он был выслан за участие в революционном кружке харьковцев, более герценовском, чем украинофильском, и сидит долго в Холмогорах за взятый им псевдоним  Царедавенко» (Цитируется по: Коряк В. Вказ. праця. С. 265-266.). Касаясь же жалоб украинофилов на мифические «преграды», якобы сооружаемые властями на пути их «культурнической» деятельности, Драгоманов с иронией замечал, что если внимать этим жалобам, то «придется считать великим препятствием для украинофильства то, что за него не дают звёзд и крестов» (Громада. С. 248.). Другой ярый украинофил, поэт Я. И. Щёголев, особенно много потрудившийся на ниве сочинения особого украинского языка и хваставшийся тем, что «двинул язык вперёд и русским уже непонятен», в письме к молодой девушке, спрашивавшей у него совета в своих литературных занятиях, указывал: «Беда была бы в том, если бы вы попали в крокодиловы руки тех народников, которые в мутной воде рыбу ловят, которые бессердечно погубили немало нашей молодёжи. Перестаньте мордовать себя мыслями, что народ на Украине задушен, замучен, что всюду угнетение, нищета, бедность и прочие ужасные вещи» (Коряк В. Вказ. праця. С. 322.). Как отмечал Я. И. Щёголев, малорус «имеет равные права со всеми русскими подданными, когда ж забито украинское слово, то виноваты тут сами украинофилы, ибо слишком ревностно забегают вперёд не по очереди» (т. е. поднимают политические лозунги преждевременно, когда почва для них ещё не подготовлена «культурной» работой) (Коряк В. Вказ. праця. С. 319.). И даже видный украинизатор 1920-х годов историк М. И. Яворский признавал: «Акт от 18 июля 1863 г. был реакцией не так против украинского языка, как против использования его в качестве средства революционной пропаганды, которая тогда проводилась хлопоманами. Только с этой стороны и были мотивы акта Валуева» (Яворський М. Емський акт 1876 р. // Яворський М. На історичному фронті: Збірка статтів. Б. м., 1929. Т. 1. С. 94.).
Кроме того, известно, что валуевский циркуляр открыто поддержал крупнейший на то время украинский писатель А. П. Стороженко. Вряд ли он стал бы это делать, если б запрет был направлен против литературы (представителем которой Стороженко являлся), а не против политики. Вероятно, будет уместно привести и упоминание о «преследовании украинства», содержащееся в мемуарах М. С. Грушевского. В 1876 г., как раз через несколько недель после Эмского указа, он приехал с родителями на Украину. О новом запрете уже было известно (не опубликованный в печати, текст указа был разослан по всем инстанциям и быстро стал достоянием гласности). Грушевский пребывал ещё в совсем юном возрасте, но, по собственному признанию, «тогда уже имел ухо достаточно настроенное на всё украинское и видел людей, которые любили свою украинскую стихию». Тем не менее, он так и не услышал, чтобы кто-то возмущался «варварским запретом». Как ни в чём ни бывало, люди собирались, пели народные песни, обсуждали новости, в том числе и политические, но никто не выглядел угнетённым. «Я не припоминаю себе, что б кто-нибудь говорил про какое-то ошеломление от этого удара. Вспоминали разные курьёзы, на которые приходилось пускаться, обходя запреты, но долгими и фатальными их, кажется, никто не считал». М. С. Грушевский объяснял это тем, что «люди редко оценивают или даже чувствуют правильно то, что происходит перед ними», а также тем, что это были обычные люди («обыватели»), пусть и любящие Украину, но далекие от политики»  (Грушевський М. С. Спомини // Київ. 1988. № 9. С. 140.). Позднее Михаил Сергеевич пообщался и с представителями украинских политических кружков, много узнал об их тогдашней работе, планах, направленных на отрыв Украины от Великороссии, и (об этом он тоже напишет в своих воспоминаниях) признал, что все эти планы и «тактические линии» были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года» (Грушевський М. С. Спомини // Київ. 1988. № 12. С. 133.). Так были ли оправданы «валуевский циркуляр» и «Эмский указ» с точки зрения государственных интересов, а не интересов политиканствующих демагогов? Вопрос, думается, риторический. 


«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда», —  констатировал Н. И. Костомаров. — Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее "общались" (так в оригинале, в цитируемом источнике — "обращались") с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно» (Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 67.).
«На наш взгляд, в школе и учебной литературе почти нет места малорусскому наречию, и народ сам, становясь грамотным, чувствует инстинктивное влечение к усвоению общерусского литературного языка и нередко интересуется более произведениями на последнем, чем малорусскими книжками», — вторил Костомарову известный украинский литературовед и языковед Н. П. Дашкевич (Цитируется. по: Флоринский Т. Указ. соч. С. 67.).
Многим ли отличаются эти мнения знаменитых учёных-украинцев, которых невозможно заподозрить в желании притеснить язык и культуру своего народа, от точки зрения, высказанной в циркуляре Валуева и подкрепленной Эмским указом? Очевидно, что распространённость на Украине русского литературного языка и нераспространённость сочинённого по инициативе польских деятелей «украинского литературного языка» объяснялась вполне естественными причинами, а не какими-либо запретами и преследованиями. Малорусскую литературу никто не запрещал. Произведения украинских писателей, не только представителей российской Украины (Тараса Шевченко, Марка Вовчка, Панаса Мирного, Ивана Нечуя-Левицкого и других), но и галичан (Ивана Франка, Юрия Федьковича) печатались и распространялись и в Малороссии, и в Великороссии. Видный участник украинофильского движения Д. И. Дорошенко, составивший библиографический указатель произведений «народной украинской литературы», изданных в 1894-1904 годах (когда ещё действовали положения Эмского указа), признавал, что в этот период «вышло довольно значительное количество украинских книг» (Дорошенко Д. Народная украинская литература. СПб., 1904. С. 3.). Другое дело, что авторы таких книг, пропагандируя украинский язык, сами оставались русскоязычными. Невероятно, но факт: русский язык был родным для большинства украинских писателей дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. (Сомневающиеся могут открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть, на каком языке переписывался он со своими детьми. Или почитать опубликованные черновики писателя, чтобы убедиться, на каком языке составлял он планы своих украиноязычных произведений). И известный украинофил поэт Павло Грабовский имел все основания написать Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски» (Коряк В. Вказ. праця. Т. 2. С. 263-264.). Грабовский спрашивал, так ли обстоит дело в Галиции? А в Галиции с языком была особая история. 

 

Глава 3

Поделиться в Социальных сетях с друзьями:
1083
Понравилась ли вам статья?
5 - (проголосовало: 2)Голосовать могут только зарегистрированные
и не заблокированные пользователи!
Вас могут заинтересовать другие выпуски с похожими темами
 
Русь нерусская. Предисловие. Глава перваяРусь нерусская. Глава третьяРусь нерусская. Глава четвёртая

Народное Славянское радио

Это первое в истории Славянского Мира некоммерческое "Народное Славянское радио", у которого НЕТ рекламодателей и спонсоров, указывающих, что и как делать.

Впервые, команда единомышленников создала "радио", основанное на принципах бытия Славянской Державы. А в таковой Державе всегда поддерживаются и общинные школы, и здравницы, общественные сооружения и места собраний, назначенные правления, дружина и другие необходимые в жизни общества формирования.

Объединение единомышленников живёт уверенностью, что только при поддержке народа может существовать любое Народное предприятие или учреждение. Что привнесённые к нам понятия "бизнес" и "конкуренция", не приемлемы в Славянском обществе, как разрушающие наши устои. Только на основах беЗкорыстия и радения об общественном благе можно создать условия для восстановления Великой Державы, в которой будут процветать Рода и Народы, живущие по Совести в Ладу с Природой. Где не будет места стяжательству, обману, продажности и лицемерию. Где для каждого человека будут раскрыты пути его совершенствования.

Пришло время осознанности и строительства Державы по правилам Славянского МИРА основанным на заветах Предков. "Народное Славянское радио" — это маленькая частица огромной Державы, оно создано для объединения человеков, для коих суть слов Совесть, Честь, Отчизна, Долг, Правда и Наследие Предков являются основой Жизни.

Если это так, то для Тебя, каждый час на "Народном Славянском радио" — хорошие песни, интересные статьи и познавательные передачи. Без регистрации, абонентской платы, рекламы и обязательных сборов.

Наши соратники

родобожие русские вести родович славянская лавка сказочное здоровье белые альвы крестьянские продукты Портал Велеса ИСКОНЬ - АНО НИОИС