Он был уже студентом. Первые летние каникулы заканчивались, и он вернулся в «общагу» перед началом следующего учебного года. Поездка в их крошечный серенький городок за сотым километром от Москвы была не из приятных. Да вот ещё по возвращении разболелось ухо. Трогая его пальцем, он ощущал зреющий нарыв, и ругался, предвкушая всю несвоевременность и гадостность происходящего.
Он почувствовал назревающий нарыв в ухе ещё в поезде, и когда вошёл в вестибюль «общаги», спросил старую тётю Нюру, нет ли у неё какого-нибудь средства от этой напасти. Та снабжала лекарствами всех болящих.
Старуха странно посмотрела на него, дала грязный засаленный пузырёчек с вьетнамским бальзамом и вдруг как бы между прочим сказала:
— Кто-то сказал тебе гадость, а ты поверил, да ещё обиделся.
Он не обратил внимания на её слова, взял бальзам и пошёл к себе. Не раздеваясь, лёг на покрывало. Ухо неприятно ныло. И он вспомнил, как ездил к отцу, как снова привёз ему еды: консервы, крупу, чай, забил холодильник пельменями. Потратил почти все свои деньги в надежде, что на какое-то время хватит. Отец вечно жил с пустым холодильником, оправдываясь отсутствием денег. Зато по всему дому валялись пустые бутылки, пакеты из-под дешёвого вина, в углах виднелись закатившиеся водочные пробки. Когда он видел отца со стаканом, сердце по неволе сжималось. Он помнил, каким классным был отец, как один растил его, как он им гордился.
А теперь на него смотрели красные мутные глаза.
— Все подорожало, — сказал отец, имея в виду спиртное.
— Возможно, это к лучшему, — произнес он, отвечая своим мыслям.
— Ну тебе то точно лучше не будет, — мрачно заметил отец.
— Знаешь, анекдот: «Мальчик приходит к отцу: «Мама сказала, что водка подорожала. Папа, ты теперь будешь меньше пить? — Нет, сынок, ты будешь меньше есть.»
Отец радостно засмеялся, а он прикусил губу, чтобы не заорать, не расплакаться от бессилия, от страшной обиды на него, за его слабость, за то, что так легко сдался, от чувства, что его предали.
Тогда он быстро выбежал на улицу и ночевал у друга, а на следующий день пора было ехать. В поезде у него заболело ухо.
Сейчас вспоминая все это, он вновь чувствовал эту горечь обиды, но сквозь неё стал проступать контур совершенно другой картины.
Маленький мальчик трясёт его своими грязными ручонками, а он пьяный ничего не соображает, валится на пол. Проваливается в черноту забытья. Потом просыпается, во рту отвратительный вкус вчерашнего пойла. Он дико озирается по сторонам: в грязной комнате пусто, он нетвёрдой походкой пробует выбраться на воздух и натыкается на холодное маленькое тело сына, высохшее от голода.
Он обхватывает голову руками и слышит нечеловеческий вой, раздающийся из его груди. Он даже не знал, что ещё умеет плакать.
Жуткая картинка исчезает в глубинах сознания, он снова в «общаге», лежит на своей кровати и плачет. Он не плакал с детства. В горле раздаются странные булькающие противные всхлипы. Он рыдает, он просит прощения у своего отца, у своего сына, у всех, кого когда-то обидел в прошлых жизнях, будучи нетрезвым. Он просит прощения у всех, кто пострадал от его пристрастия к выпивке.
Он горько плачет в своем раскаянии, в понимании того, что отец помог ему увидеть, что он сам когда-то творил. Что разрушая себя, отец рассказывал ему о нём самом. Он плакал и благодарил, сквозь слёзы видел, как мысленно обнимает колени отца и кладёт на них покаянную голову. А отец гладит её, и совершенно трезвый, улыбается. И глядя на эту улыбку, он засыпает.
Когда он открыл глаза, за окном уже брезжил рассвет следующего дня. Он ощупал руками распухшее от слёз лицо. Потом прикоснулся к уху. Всё было как обычно, словно боль ему приснилась, будто никакого нарыва и не было.
08.06.24.
