Начало здесь
Весь день солнце.
Капель.
В городе сугробы покрываются коричневой коростой, кричат провалами бессильных ртов, съезжают на мостовые и тротуары, ужаснувшись синевы и золота.
Здесь — почернели, смолкли, тихо ждут растворения в земле и небе.
Весь день я разгребал тяжёлый колючий снег, смотрел, как бегут первые ручейки, сладко жмурился, когда припекало спину.
К вечеру закинул в печь полешки, подождал, когда загудит огонь, и пошёл к Кругу — я его ещё по осени обустроил. Кругом назвал потому, что выставил кругом чурбаки, в середине на полштыка снял дёрн, обустроил место для костра.
И зимой не забывал чистить, даже когда совсем занесло. Даже когда такая тоска навалилась, что мне казалось — вся деревня вымерла.
В ту ночь я едва растопил печь, наговорил Колясычу кучу ненужных слов и, как потом сказала Шаманка, «вампирил так, что я сама чуть концы не отдала». Но, кажется, она меня и выручила, я уцепился за бой её бубна, и потихоньку-полегоньку разгорелся огонь в печи, я согрел руки и долго-долго, до самого утра, смотрел в огонь.
Колясыч лишь под утро похлопал меня по спине и ушёл. А я провалился в сон.
Пахло свежестью.
Так пахнет всего несколько дней, потом всё перекрывают весенние гулкие запахи, а я люблю этот — едва уловимый, тонкий, звенящий.
Колясыч смотрел, как я развожу костёр, молчал.
Ждал.
Знал, что говорить будем.
Как-то сам собой, хотя Колясыч терпеть это выражение не может, разговор свернул на Кастанеду.
А! Помню, как я рассказывал, как после той ночи переосмысливал себя, как бесился от своей разбросаности, от того, что неспособен сосредоточиться на деле больше десяти минут, что лезу в смартфон, прокручиваю ленту в "Телеге", бешусь от этого ещё больше и как снова наткнулся на фразу Кастанеды, что человек может выбросить из своей жизни всё, что захочет, в любой момент. Не дословно, но смысл именно такой. Оттуда разговор перешёл на личную историю.
Точнее, на стирание личной истории, которую Кастанеда считает очень важным этапом в развитии человека.
— Кастанеда лукавит, — улыбнулся Колясыч и сунул в огонь щепку. Уже стемнело и отсветы костра превращали лицо Колясыча в древний лик, вырезанный из старого потрескавшегося дерева.
Достал щепку, задумался, глядя, как подрагивая, тянется в ночь огонёк,
— Уж не знаю, правда, он не знал или недоговаривал почему-то, но понимаешь какая штука, чтобы по-настоящему стереть личную историю и не навредить себе, надо очень точно знать две вещи.
Он снова замолчал. Я тоже молчал, только вопросительно поднял бровь. Хочет сказать — пусть говорит.
— Сам не понимаешь? — он хмыкнул, — Ты ж меня придумал. Я, вообще, только в голове у тебя существую, как и вся эта деревенька. Так что я не могу сказать ничего, что ты сам не знаешь.
— Слушай, ну извинился же, — я поморщился, — обязательно об этом сейчас?
— А когда ж ещё?! Когда говорить о таких вещах, как не на кромке весны, в день, которого нет? Как раз самое время, сейчас же времена, пространства, все они тают, оседают, смешиваются, просачиваются друг в друга. Как раз самое время говорить! Ведь и дом твой, и мы — сейчас между ветвями. Сам не чувствуешь?
Я чувствовал.
Но боялся признаться себе в этом.
Это было... несерьёзно. Особенно, сейчас.
— А почему, собственно, сейчас? — серьёзно посмотрел на меня Колясыч.
Я принялся объяснять, что мне от таких мыслей не по себе, неудобно, ведь сейчас происходят такие события, мир едва не рушится, целые массы людей переосмысляют своё существование, может, само будущее может не наступить....
— Вот. Именно, — Колясыч показал на меня горящей щепкой. Огонёк, соглашаясь, кивнул. Дед подался к костру, упёр руки в колени, глянул на меня, — Как ты можешь стереть личную историю, если её не знаешь? Если не ты её пишешь?
Теперь он откинулся и смотрел на меня, торжествующе задрав подбородок.
Я несколько раз открыл, закрыл рот... Махнул рукой.
— Твоя взяла. Я понимаю, о чём ты.
— И то хорошо. Вот это, первое лукавство. Пойми ты, чтобы эту самую личную историю стирать, надо, чтоб она у тебя была. Кривая, косая, такая, что тебе за неё стыдно, но своя. Которую ты сам последовательно писал. А она мало у кого есть. Не так много людей сами пишут свою историю. А раз не они пишут, то не им и стирать. Вот какая штука....
Я молчал. А что я мог сказать?
Колясыч посмотрел на меня с сочувствием,
— Ну ты-то хотя бы пытаешься её писать. И получше многих, иначе к тебе бы Серые Лизуны и не прицепились, они ж добычу чуют, на первого встречного так не наваливаются.
— А вторая причина?
Колясыч посерьёзнел,
— Понимать надо, зачем ты её стираешь. Если не понимаешь, то, во-первых, сорвёшься в какое-нибудь непотребство...
— Например?
— Наркотики. Водка. Секта. Всё к твоим услугам.
— А во-вторых?
— Во-вторых, окажешься совершенно беззащитным перед теми, кто пишет чужие истории. Им такие, ой, как нужны. Деда-руину из больницы помнишь? Вот, он из таких, скорее всего. И не только перед ними.
Он задумчиво бросил щепку в огонь,
— Особенно в городе. Перед пустыми окнами.
Я почувствовал холодок, пробежавший по спине.
— Что вспомнил? Было такое?
Было. Было. И не раз. Особенно вечером, когда в окнах квартир лишь начинает зажигаться свет. Но некоторые окна так и остаются мутно-серыми, затянутыми сумеречной пеленой. Пелена эта скоро пропадает, остаются обычные чёрные прямоугольники.
Но не все.
Если присмотреться, в некоторых окнах серый туман долго клубится, лижет стекло, зовёт... Если долго смотреть на такое окно... не знаю, честно говоря, мне каждый раз делалось не по себе, и я уходил.
— Те кто сидят в таких квартирах, — Колясыч говорил мягко, тихо, подбирал слова, — уже не совсем люди. И у многих нет и не было вот этой личной истории. Но самые, — тут он опять помедлил, — неприятные из них те, кто решил свою историю стереть и сделал это неправильно. Впрочем, пока об этом довольно.
Костёр догорал, я зябко передёрнул плечами.
— Пойдём в дом, чайку?
Идею испить чайку Колясыч всегда поддерживал горячо.
Я поставил чайник на раскалённую печную конфорку, достал и ополоснул кружки, вытащил, наконец, из рюкзака пряники и конфеты. Колясыч обожал «Маску», я отдавал предпочтение «Княжеским».
— Слушай, а ты замечал, что у Кастанеды вся наука дона Хуана рассчитана на использование вне города и одиночкой?
— Я уже говорил, Кастанеда лукавит. И правильно делает. Кому надо, тот будет выявлять важное и приспосабливать для себя. Но делать это в одиночку — опасно. Однако, тут, кстати, он себя таки индульгирует, если не выйдет — ну, извините, я о таком не писал. А что касается «одиночек»...
Засвистел чайник, я разлил чай по кружкам.
Колясыч взял свою, сел на старый стул с высокой спинкой, набросил на плечи полушубок, хотя в доме было даже жарковато.
— Так вот, я тебе так скажу — неважно, придумал он своего индейца или нет. Этот индеец из тех времён, когда для того, чтобы перерасти себя, раскрыть себя, добавить к себе что-то новое, надо было уходить из рода. Поскольку рода, семьи, племена, словом, общности — растворяли в себе человека до такой степени, что развитие требовало очень серьёзного и болезненного одиночества. Сейчас же ситуация иная. Да, можно и сейчас идти своими тропами в одиночку, но всё чаще эти одинокие тропы заводят туда, где ждут Серые Лизуны и те, кто переписывает личные истории.
Колясыч помрачнел,
— И это, поверь, очень неприятные существа.
— Существа?
— Это не люди, — коротко и неохотно сказал Колясыч и принялся сосредоточенно дуть в чашку.
Я сделал маленький глоток. Чай был горячий, пах летними травами, чуть вяжущий, но очень лёгкий вкус навевал воспоминания о лете и горячем солнце.
И почему-то тянуло на философские беседы.
— И как, по-твоему, соотносятся эти одинокие картины мира Кастанеды, скажем, Зеланда и того же Андреева с его «Розой мира», душами народа и эгрегорами?
Колясыч пожал плечами,
— Да, запросто. Это же всё просто разные грани или, если хочешь, разные пласты Многомирья, рассказанные разными людьми и с разным уровнем восприятия.
— И какую выбрать?
Тут он чуть не поперхнулся чаем от смеха,
— Зачем? Зачем тебе выбирать чью-то чужую Явь? Тем более одну?
— Ну, там опыт, визионерский взгляд....
— Ты снова не совсем правильно задаёшь вопрос.
— И какой же правильный?
Колясыч со стуком поставил кружку на стол.
— Зачем. Ты должен спросить себя — зачем мне это? Зачем я хочу это использовать и какой цели хочу добиться. И лучше тебе самому задать себе этот вопрос. И внимательно слушать ответ. Он обязательно будет.
Продолжение следует...
Примечания автора:
Этот текст я принципиально выкладываю бесплатно, но буду признателен за оценки и награды текста.
Прошу понять правильно — это не роман с чётко определённым сюжетом. Информация мира приходит не по заказу, обрабатывать её я тоже не всегда могу быстро, к тому же, не всегда сразу понятно, как перевести её в понятные людям слова и образы. Не всегда сразу понятно — стоит ли, вообще, публиковать узнанное и пережитое.
