Продолжение, Начало здесь...
Дверь нам открыла приятная женщина. Но увидев меня, такую хорошую во всех отношениях собачку, почему-то совсем не обрадовалась. Лицо её вытянулось, она всплеснула руками:
— Ой, сынок, ты кого это притащил? Собаку? Этого ещё не хватало! Отнеси обратно, где взял! Кто с ней будет гулять?
Мой новый хозяин за меня заступился:
— Мам, не волнуйся, я сам и буду. Она потерялась, видишь, совсем ещё глупый щенок, на улице пропадёт. Пусть поживёт в моей комнате, пока не найдутся хозяева. Наверняка её ищут.
— Ох! Наверняка она жутко голодная! Боже, ну в кого ты такой? Только недавно кота пристроили. Всё лечили его, выхаживали. Теперь, здрассте, приехали! Собака! Охота возиться?
— Да, мам, давай дадим ей поесть. Нормальная же собака, породистая, чистая, ну, посмотри сама.
Я по воздуху перешла в руки женщины, напряглась, но решила не огрызаться. От неё веяло вкусной едой и уютом, которого за этот битком набитый тревогами день мне так не хватало. Я изловчилась и лизнула её в тёплую щёку. Женщина засмеялась и повертела меня перед глазами:
— Да, собачка ухоженная, чистенькая, похоже, что потеряшка. Эх, ты, глупышка. Ладно, пусть поживёт, только деду её не показывай. Ему это явно не понравится.
— Плевать я хотел на него! Только пьёт и валяется на диване целыми днями. Не собираюсь спрашивать его, что мне делать. Захочу — овчарку себе заведу!
— Ой, да ну тебя, скажешь тоже, овчарку. С этой бы справиться. Поди, хулиганка! Только учти, я не стану ради неё срываться с работы. И дома чтоб был порядок. И надо её как-то назвать.
— Соня! Точно, это имя подходит. Такая же чёрная и независимая.
— Ох, Тимофей, ты что же это, с Сонечкой поругался? Чего молчишь?
— Да, мам, ерунда, это не важно.
— Как это ерунда? Что случилось?
— Понимаешь, она не любит животных. Брезгует. В ней нет ни капли сострадания к собаке, попавшей в беду. Это странно для девушки, ты не считаешь?
— Может быть. Но собаку не смей её именем называть.
— Ладно, не буду.
— И постарайся пристроить её поскорей.
— Соню?
— Собаку!
— Да, мам. Да не волнуйся ты, мам, тебе нельзя волноваться. Давай лучше эту чернушку покормим.
******
Вот так я оказалась одна, закрытая в комнате почти на весь день. Тимофей гулял со мной по утрам, потом уходил на полдня, возвращался и опять уходил. Я скулила и отчаянно царапала дверь, но безрезультатно. Кормили меня чем придётся. Эх, как же я вспоминала прежнюю жизнь!
Теперь на прогулках было страшно потерять Тимофея из виду. Слава собачьим богам, мой новый хозяин был такого высокого роста, что виден был отовсюду. А когда приседал, чтобы взять меня на руки, то как будто складывался втрое. А ещё он классно свистел. А ещё я накрепко запомнила слово, которым он меня подзывал: Сеня. Кажется, прошлое имя было красивей, но теперь это было не важно. Эх, чёртов коротконожка! Чёртовы птицы! Как я скучала по Кате!
Жизнь потихоньку налаживалась. А что делать? Собака такое создание — ко всему привыкает. К редким и недолгим прогулкам, к неподходящей еде и даже к полному одиночеству. Хотя Тимофей, конечно, очень старался уделять мне внимание, играл со мной, баловал и любил. Ну, до тех пор, пока я сама не поняла, что натворила...
Нет, я сразу подозревала, что в нашей квартире ещё кто-то живёт. Кто-то, кто громко шаркает, кашляет и невнятно бормочет под дверью. И запах от него неприятный. Опасный какой-то, злой запах.
А мне так тоскливо сидеть взаперти! Не с кем играть. И очень хочется кушать. И зубы. Уж-жасно чешутся зубы. Я слезла с дивана, принюхалась. Из-под двери тянулся запах съестного. Я поскулила, пошкрябала дверь. Тишина. Полаяла, поскулила ещё. Надо же, от скуки я довольно неплохо пою! Мелодично. Правда, я чуть не охрипла, пока сама себя слушала.
Я поскучала, походила по комнате. Взгляд упал на полку с какими-то бумажными штуками, сложенными стопой. Пахнут приятно. Потянулась, пошкрябала лапой, и тут на меня как посыпалось, как посыпалось! Книги, тетради, бумажки, острые разноцветные палочки... а ещё со страшным грохотом — я еле успела отпрыгнуть — упала длинная такая коробка вся в клеточках, раскрылась, и маленькие деревянные штучки — чёрные и жёлтые — запрыгали по паркету. Эх, в прошлой жизни я, наверное, кошкой была. Как же мы с ними резвились! Жаль только, что эти гладкие штучки быстро закончились. Я выцарапала последнюю из-под шкафа и залезла с ней на диван пожевать.
— Мням-мням-мняаау — это я снова пою. Несъедобно, конечно, невкусно, но зубы-то чешутся!
Вдруг слышу, где-то там кто-то скребётся. Всё громче, смелей и отчётливей. В квартире явно кто-то хозяйничал! Нет, я не могла этого так оставить! От возбуждения я звонко залаяла и начала прыгать на дверь. Я прыгала, прыгала, пока не задела ручку двери. Я же видела, как делают люди — нажимают белую штуку, и дверь открывается. Ура, получилось! Ну, я же умница! Теперь пулей на кухню!
Кухня по коридору налево. Тут чисто, нет никого. Напротив комната, в которой я ещё не была. Дверь приоткрыта — скорее туда! Меня занесло на скользком паркете и я, шкрябая когтями по полу, втиснулась в комнату. Это ещё что такое? На столе была груда посуды и остатков еды. А посреди этого пиршества сидела жирная мышь и жрала колбасу. Наглость какая! Эй, а мне?
Я хоть и щенок, но, конечно, не мышка. Пока я со стула взбиралась на стол, всё, что там было — рюмки, вилки, тарелки — почему-то звонко падало на пол. Увлечённая вкусной добычей, я ничего вокруг не замечала. А между тем, стоило бы заметить, что храп, сотрясавший тугой от затхлости воздух, прекратился, а надо мной нависла угроза. Мышь, подлюка, сбежала, а я была застигнута на столе с палкой сырокопчёной "Столичной".
Надо мной стоял дед с сизым небритым лицом и буравил меня гневным взглядом. От него прямо мне в морду несло таким перегаром, что я поперхнулась. Дед открыл рот и заорал. Боги собачьи, как страшно он заорал:
— Мою колбасу жрать? Ах ты, крыса! Я вот те дам!
Я припала грудью к добыче и зарычала, грозно глядя на него исподлобья:
— Не подходи! Моё! Не отдам! Сама съем!
Но дед слышал только: "Рррр-рррр-ваф-ваф-ваф! Амм-нямм-нямм".
И тут в его руке я увидела тапок. Дед замахнулся им, но меня прежде не били, так что я не шелохнулась, а напружинилась, оскалилась, готовая защищать колбасу.
— Ать!
— Ай-яй-яй, как же больно! За что? — Я зарычала и сделала выпад куснуть.
— Ать, ать, ать! Вот я те дам мою колбасу жрать! — повторял дед и остервенело лупил, лупил меня тапком по морде.
Ай-вай-вай-вай! Так, укусить не получится, надо смываться. Чёрт с ней, с колбасой, ай-яй-яй!
Я пыталась увернуться, ринулась вбок, — стекляшки и вилки снова побряцали на пол, — но стол был высок, а путь к отступлению загораживал дед. Наконец, я вырвалась, слетела со стола и, заскользив на проклятом паркете, помчалась к себе. Там я забилась глубоко между диваном и креслом и со страхом слушала, как орёт и ругается дед. И потом, когда хозяин вернулся, дед снова орал и ругался. А потом ещё матушка тихо отчитывала Тимофея. И чего они все ругаются? Ничего ж страшного не случилось, по-моему. И колбасу-то я отдала — пусть доедает!
Сказать по-честному, колбаса — это дрянь. Зубы вязнут, язык щиплет от специй. Да и мяса там нет, так, запах один. И в животе потом неприятно. Эх, люди, что они понимают! Я эту дрянь от мыши спасла, а меня за это тапком. По морде. Но разве им объяснишь?
******
Эти люди вообще очень странные. Разговаривают сами с собой. Держат в руках квадратик и говорят-говорят-говорят! Спорят, смеются. Потом убирают квадратик и включают другой, побольше. И там всё мельтешит-мельтешит. Теперь-то я уже знаю, что это телевизор. На нём даже собаки бывают. Я один раз так смеялась! Тимофей смотрел передачу про дрессировку. Дядька кричит здоровенному лохматому псу:
— Голос!
А пёс ему басом:
— Дай пожрать! Дай пожрать!
Дядька хвалит его, молодец, мол, даёт малюсенький кусочек вкусняшки, а пёс только хмурится: вот, чёрт, опять обманул.
После случая с дедом Тимофей часто говорил в свой телефонный квадратик. Иногда меня даже расхваливал. Эх, я-то думала, он от любви! Моя Катя всё никак не находилась, я даже начала её забывать. И даже почти привязалась к скучному Тимофею, а он... Предатель! Никому нельзя верить.
