Не такой. Книга первая
Не такой 2. Гл.9 / Не такой 2. Гл.10
Как я уже когда-то упоминал, в моей прошлой жизни у меня имелся хороший товарищ и друг Всеволод Кожемякин. Мы с ним были почти как братья, в понимании людей уже этого времени. К чему уточнение про время? Просто в том мире, откуда я сюда попал, все люди являются друг другу братьями и сёстрами, по отношению к сверстникам. Людям старшего поколения у нас уважение и почитание, к младшим мы относимся с заботой и пониманием. И любовь! Это чувство пронизывает абсолютно все сердца людей, проживающих на нашей планете, то есть людей, которые будут проживать на два тысячелетия позже. Так вот, всё это для нас настолько естественно и безусловно, что мы даже не осознаём, что когда-то в какие-либо времена могло быть иначе. А напрасно.
Если вы совсем не помните первые минуты своего появления на свет, то вряд ли сможете во всей полноте представить ту гамму чувств и эмоций, которые возникли у меня после того, как я попал сюда в прошлое. У меня было такое же ощущение, какое испытывает каждый ребёнок в тот момент, когда у него в роддоме обрезают пуповину. В тот момент мне показалось, словно я остался один-одинёшенек в этом бесконечном и неприветливом для меня мире. Огромный, нескончаемый поток любви, льющийся со всех сторон, вдруг иссяк, оставив лишь жалкий ручеёк, струящийся из сердца моей новой матери и время от времени подпитываемый небольшими порциями проявления любви моего нового отца.
Конечно же, применяя знания из прошлой жизни, я настойчиво пытался себя убедить, что всё в мире гармонично, что всё идёт так, как надо… Но чем больше я познавал этот мир, тем больше посещали мою душу сомнения в правоте этой, казалось бы, аксиомы, и тем больше я чувствовал себя одиноким. До того времени, как я попал в интернат, я успел прочесть довольно много книг и газет, которые выписывали родители, чтобы понять, как устроен современный мир. Так вот, я, наверное, мог бы очень приблизительно сравнить сейчас себя с Маугли, вдруг попавшим в огромный мегаполис. Пока он жил в лесу в полной гармонии с природой и всем, что его окружало, он был по своему счастлив и никогда не чувствовал себя одиноким. Но, окажись он в каменных джунглях, среди множества таких же людей, как он сам, то, несмотря на ловкость, силу, храбрость и прочие, приобретённые в дикой природе, качества, вряд ли бы смог в этом мире существовать.
К чему это я всё рассказываю, спросите вы? Просто, попав в этот мир, я понял, что найти такого же друга, как Всеволод, мне вряд ли суждено. Своих одногодок и даже тех, кто постарше, я, с сознанием сорокалетнего мужчины (это я к своим тридцати шести годам прибавляю четыре года, которые провёл уже в этом времени), воспринимал не иначе, как детей в четыре раза младше меня. Кроме одинакового физиологического возраста у меня с ними не было практически ничего общего. Исключением, конечно, была Лидочка после того, как призналась, что она тоже совсем не та, за кого себя выдаёт. В той прежней жизни маг был даже постарше чем Пересвет. Вот только наше общение, особенно последнее время, никак нельзя было назвать дружбой. Дружить же по-настоящему с людьми взрослыми, малышу, которому на вид около четырёх лет, было бы, мягко говоря, немного странно. К тому же мне постоянно следовало соблюдать строжайшую конспирацию, чтобы никаким образом не дать повод людям из особого отдела заподозрить во мне какие-либо сверхспособности. Я всё же ещё тешил себя небольшой надеждой, что смогу всех перехитрить и вновь вернуться в свою семью.
Сейчас я безмерно рад, что ошибался в своих предположениях. Несмотря ни на что, у меня и в этой жизни появился настоящий друг. И хотя из того, что знаю, я ещё не всё могу ему рассказать, не всем могу поделиться, но тем не менее чувствую, как наша дружба крепнет день ото дня. Кто же он этот таинственный незнакомец, спросите вы? Скоро всё узнаете, а пока что у нашей троицы завершался учебный сезон. В интернате, как и во всех учебных заведениях в этом мире, он оканчивался в конце мая. В понятие учебный сезон входили только уроки по общеобразовательным предметам. С теми же ребятами, у кого уже имелись какие-либо особые способности, спецуроки со спецпреподавателями не прекращались даже летом.
Сразу после встречи Нового года у нас в интернате произошли некоторые изменения. Во-первых, и это было самым печальным, из трёх внезапно заболевших ребят Серёжу Галсанова, нашего маленького буддиста, так и не смогли спасти. Неизвестная болезнь, поразившая воспитанников интерната, не помиловала именно его. Когда мы узнали о его смерти, я вновь набросился с претензиями на Лидочку, но она, как обычно, отрицала своё причастие к гибели мальчишки. Нужно сказать, что я тоже не был на все сто процентов уверен, что маг приложил к этому руку, ведь заболели сразу трое. Но и полностью доверять ему, даже зная те мелочи, которые мне были доступны, было бы с моей стороны глупо. Я был почти уверен, что будь у меня возможность хотя бы взглянуть на ребят, когда они почувствовали себя плохо, то вполне смог бы определить и причину болезни и методы лечения. Не сомневаюсь, что и Лидочка обладала не только умением убивать, но и способностями к целительству, но она-то уж точно ни за что не взялась бы за это дело. Поэтому меня, в отличие от мага, ещё долго терзали муки совести, что я из-за своего бездействия и вынужденной дурацкой конспирации не оказал вовремя необходимой помощи, а, следовательно, тоже был причастен к смерти Сергея. Что ни говори, а впитавшиеся ещё с молоком моей первой матери постулаты о том, каким должен быть настоящий Человек, довлели на моё сознание и в этом мире. И никакое, так называемое, искусственное питание молоком чужих женщин, которое я получал с самого рождения уже в этом мире, не смогло обнулить в моей душе эти установки.
Вторым событием, произошедшим после Нового года, был перевод нашего толстячка Гришани в обычный интернат. Видимо, сотрудники “Осот” не напрасно получали своё жалование и каким-то образом пришли к заключению, что из нашей троицы интерес для них представляем только мы с Лидочкой. И хотя девчонка по-прежнему искусно маскировалась под простушку, всеми силами стараясь не дать повод кому-либо даже подумать о своих необычных способностях, её всё равно не возвращали родительнице. Думаю, организации, к которой принадлежали теперь и мы, для каких-то своих целей нужна была именно девочка, которую они со временем превратят в хорошего сотрудника. Однако дуэтом, как я предполагал, мы с ней не стали, так как нас сразу после праздника разъединили. Меня перевели в отдельную комнату, в ту, где раньше жил Сергей Галсанов, а Лидочка осталась на прежнем месте. В связи с этим, поскольку в интернате была особая установка, что мальчиков должен воспитывать мужчина, ко мне был приставлен преподаватель мужчина. Я с удовольствие принял такие изменения, ведь в моей прошлой жизни я тоже воспитывался в школе, где обучались только мальчики, а преподаватели были исключительно мужчины.
Моим новым наставником стал Иннокентий Витальевич Серёгин. И это было третьим значительным событием, которое произошло в январе, и которое вскоре очень сильно изменило мою жизнь. Так как мы с Лидочкой ещё были всего лишь четырёхлетними малышами, то нам оставили общую нянечку Раису, следившую за порядком в помещениях и требующую от нас его соблюдать.
Сегодня по нынешнему календарю была последняя суббота мая. В городском парке отдыха, по которому мы шли с Иннокентием Витальевичем, было полно народу. День был солнечный и уже по-летнему жаркий. Насколько я знал, с марта этого года шестидневную рабочую неделю заменили на пятидневку, и в такой прекрасный весенний день люди с удовольствием использовали такой вот подарок правительства. Мы не спеша прогуливались по аллеям парка, не делая никаких попыток попасть на какой-либо аттракцион. Одной рукой я держался за руку моего наставника, а вторая была занята мороженым. Со стороны можно было подумать, что молодой папаша вывел на прогулку своего сынишку. По возрасту он был всего лет на семь моложе моего отца, но своих детей не имел. Облизывая верхушку фруктового мороженого (всяким пломбирам я предпочитал именно это), я припомнил первый наш серьёзный разговор с Серёгиным. Это было где-то в середине января.
— Если ты находишься в унынии, — произнёс он привычным спокойным голосом, бесшумно войдя в мою комнату, — то ты живёшь в прошлом. Если ты встревожен, то думаешь о будущем. Только живя в настоящем, ты будешь по-настоящему спокоен и умиротворён. — Иннокентий Витальевич, не глядя в мою сторону, подошёл к окну и, опершись на подоконник, уставился куда-то вдаль.
Прошло чуть больше месяца, как он стал моим воспитателем, но до сих пор он, видимо, ко мне присматривался и делал для себя какие-то выводы. За всё это время я ни разу не почувствовал даже намёка на какую-либо угрозу с его стороны, а потому, несмотря на то, что у него не было абсолютно никаких ментальных блокировок от вторжения в его мозг, я даже и не пытался “влезать” в его голову и читать его мысли. Серёгин, заменивший Илону Викторовну, то ли по приказу свыше, то ли по собственной инициативе, но довольно основательно подкорректировал программу моего обучения. Не знаю, каким образом её сейчас строила Крупинина в занятиях с Лидочкой, но Иннокентий, кроме всего прочего, чем мы занимались и раньше, ввёл и физические упражнения, и тренировки на балансировку полушарий мозга. Не зная, что я в своём сознании уже далеко не ребёнок, он, чтобы меня заинтересовать, всё это старался подавать в форме игры. Тем не менее, даже играя со мной в развивающие игры, его взгляд всегда оставался серьёзным и внимательным. Занятия, учитывая мой возраст, были короткими, минут по десять — пятнадцать. Когда же наступало время отдыха, Иннокентий, опять же в форме сказки, рассказывал мне о необычных воинах, проживающих в китайском монастыре Шаолинь и обладающих фантастическими способностями. Я уже немного разбирался, опять же благодаря моей бабуле, что представляет из себя обычный монастырь, но повествования моего наставника просто выворачивали моё сознание наизнанку. Несколько раз я чуть было не рассмеялся, представив толстого отца Михаила, стоящего на голове и делающего невообразимые сальто с длинным посохом в руках.
Я с удовольствием слушал рассказы Иннокентия и охотно выполнял все предложенные им упражнения. Честно сказать, я к тому времени уже начал потихоньку впадать в депрессию. С одной стороны, я давно чувствовал гнетущую безысходность, замкнутый круг в который попал и из которого не видел пока выхода, с другой — смерть Сергея мне всё ещё не давала покоя.
Услышав сейчас из уст Серёгина мудрость, которая по своей глубине вовсе не была предназначена для ума четырёхлетнего ребёнка, я перестал рисовать и уставился в спину своего воспитателя. Не знаю как, но я понимал, что он чувствует мой взгляд, но, тем не менее, делает вид, что ничего не происходит.
— Это вы сами придумали? — спросил я своим нормальным голосом без всякого детского сюсюкания. Мои глаза тем временем продолжали сверлить взглядом пиджак Иннокентия Витальевича.
— Нет, конечно, — улыбнулся Серёгин, — это сказал великий китайский философ Лао Цзи ещё в шестом веке до нашей эры, — он замолчал, делая вид, что разглядывает привычный пейзаж за окном. Выдержав паузу в несколько минут, Иннокентий Витальевич, наконец, оторвал взгляд от окна и, медленно повернувшись ко мне, спросил, глядя прямо в глаза:
— Витя, кто ты?
От такой постановки вопроса я опешил и даже не успел, как обычно, отвести свой взгляд в сторону. Мы смотрели друг другу в глаза ещё несколько минут, и я понимал, что, несмотря на поставленную мной защиту от вторжения в мою голову, Иннокентий видит гораздо больше, чем кто-либо другой. Даже моя мамочка, понимая, что я не такой, как все, не смогла разглядеть во мне мою истинную сущность. Наконец, не выдержав этого безмолвного поединка взглядов, я взял и спокойно ответил:
— Я из будущего.
На лице Серёгина, как часто пишут в книгах, не дрогнул ни один мускул. Казалось, что он нисколько не удивлён, словно встречался с пришельцами из будущего чуть ли не каждый день. Ну, а я в этот миг почувствовал огромное облегчение. Ощущение было такое, будто с моих плеч упал огромный валун, который я тащил на себе с самого рождения. Моё напряжение, в котором я жил практически с первого дня моей жизни, контролируя всё и вся, вдруг спало, и я испытал такое облегчение, что, казалось, моё тело стало совсем невесомым и сейчас просто воспарит в небеса. У меня даже не было никакой тревоги по поводу того, что открыл свою тайну постороннему человеку, потому что, всецело доверяя своей интуиции, я чувствовал, что он не побежит сразу же докладывать о моём признании майору Зарубину или кому-нибудь ещё.
— Ты расскажешь о себе? — спросил Серёгин.
И вновь в его голосе я не услышал никакого подвоха, никакого тайного замысла. Чувствовался обычный интерес и, может, мне показалось, даже сочувствие. Я, кивнув в ответ, на некоторое время задумался, а потом, собравшись с мыслями, не спеша поведал: кто я, сколько мне лет и каким образом попал в этот мир. Иннокентий Витальевич внимательно слушал меня, не перебивая и не задавая никаких вопросов. Я время от времени поглядывал в его глаза и ни разу не заметил в них ни капли сомнения, хотя удивление он всё же от меня скрыть не смог, как ни старался. Когда я закончил своё краткое повествование, Серёгин сказал:
— Так, значит, я не ошибся, когда предположил, что твоя грусть из-за воспоминаний о прошлом?
— Выходит, что не ошиблись.
— А знаешь, я ведь догадывался, что ты не ребёнок, — произнёс Иннокентий Витальевич, наконец, усаживаясь на стул. Во время моего повествования он прикипел к подоконнику, словно боясь каким-то неловким движением оборвать ту незримую нить взаимопонимания, которая возникла в наших отношениях. — И не потому, что ты более разумно подходил к тем заданиям, которые я тебе давал. Я каждый день видел твои глаза… И вот что интересно — в них не было ничего детского. А ещё я видел в твоих глазах такую тоску, какая не присуща ребёнку… Обычный четырёхлетний малыш, даже если и развит не по годам, не испытывает это чувство так остро и болезненно. В этом возрасте дети как раз и живут так, как, в принципе, должен жить и каждый взрослый человек, а именно сегодняшним днём. Они ещё не задумываются о прошлом, их не волнует будущее… Для них каждый новый день — это всегда что-то новое и какое-нибудь открытие… Я даже не знаю, как всего этого не заметили твои воспитатели. Ну да ладно… может, это даже к лучшему. Но тебе всё равно нужно подумать о моих наблюдениях и сделать определённые выводы. Здесь не работают дилетанты, и пока мы с тобой не решили, как быть дальше, забудь о прошлом — живи настоящим.
Я хотел было сказать, что и так все эти годы жил как разведчик в чужой стране, на сколько возможно скрывая и свои способности и свои мысли, но сказал совсем другое.
— Сергея жалко, — с грустью произнёс я.
— Ты имеешь ввиду Галсанова?
Я кивнул.
— Так, может, ты что-нибудь знаешь о причинах его болезни? — тут же заинтересовался Серёгин.
— Нет, к сожалению… Просто думаю, что мог бы ему как-то помочь, окажись я рядом.
Я, естественно, не стал рассказывать о своих подозрениях по поводу Лидочки, да и вообще в своём рассказе о себе не упоминал нынешнее имя мага. Прежде чем об этом говорить, нужно было хорошенько взвесить: стоит ли вообще моему наставнику знать об этом проходимце.
— Ну, на счёт Галсанова, я думаю, ты вообще напрасно себя коришь, — возразил Иннокентий Витальевич. — С ним работали специалисты покруче тебя.
Я не стал разубеждать своего наставника и лишь мысленно улыбнулся. Откуда ему было знать, какими способностями и возможностями я обладаю. Имея определённый опыт жизни в этом мире, я теперь с опаской относился не только ко всем, с кем контактировал, но даже и к своим потенциальным друзьям. То, что мы с Иннокентием подружимся, у меня, в общем-то, сомнений не было.
— Возможно… — я неопределённо пожал плечами.
— Значит, так, — решил подвести итог нашей беседы Серёгин. — Я продумаю как преподнести то, что ты сказал, нашему руководству. Ты же понимаешь, что если за вас взялась такая серьёзная организация, то в покое вас не оставят и рано или поздно тебе всё равно придётся раскрыться. Поэтому нужно продумать под каким, так сказать, соусом и в каком количестве подать сведения о тебе. Кстати, про соус… у китайцев есть такая пословица: “Вкусный ужин стоит долго ждать”. Понял смысл?
— Тараписа не нада, важно вернуть обществу полноценного человека, — сказал я голосом, почти что похожим на голос товарища Саахова из фильма “Кавказская пленница”.
Этот фильм-комедия только-только вышел на экраны кинотеатров, но нам буквально несколько дней назад прокрутили его в Ленинской комнате. Серёгин искренне расхохотался, а когда закончил, вдруг резко посерьёзнел и, вытирая слёзы, спросил:
— Но я заметил, что лично тебе фильм всё же чем-то не понравился? Или я не прав?
— Не понравился, — согласился я.
— И чем же?
— Ну а этого вы разве не заметили? Это же просто бросается в глаза. Или вы наблюдали только за мной? — я вопросительно взглянул на собеседника.
— Почему же… я много чего заметил, но хочу знать твоё мнение, — возразил он.
— Ну, если вам так интересно моё мнение, то, я думаю, там слишком навязчиво, хотя и скрытно, идёт пропаганда алкоголя.
— Ты смотри! — удивился мой наставник. Несмотря на то, что мы уже выяснили, кто я есть на самом деле, он, видя перед собой четырёхлетнего ребёнка, видимо, ещё не привык к тому, что с ним разговаривает взрослый человек.
— Понимаете, в мире, откуда я сюда пришёл, такого явления как пьянство и тем более алкоголизм не существует, даже как понятия, — пояснил я. — И мне грустно наблюдать, как при помощи кино, да и другими средствами, так вот исподволь людям без зазрения совести пытаются внедрить в сознание, что употреблять яд — это весело и интересно. Когда человек смеётся, он становится беззащитным от воздействия той информации, которую ему в это время подают...
— С тобой очень интересно общаться, — произнёс Серёгин, — и я очень рад, что именно меня назначили твоим наставником. Что ж, исходя из всего того, что ты мне рассказал, придётся теперь пересмотреть и программу нашего обучения. Честно говоря, я теперь даже не знаю, кто кого должен учить, — улыбнулся он.
Я доел мороженое и теперь взглядом искал урну, чтобы выбросить оставшуюся от него палочку. Это был практически мой первый поход в городской парк, так как родители меня сюда не водили из-за моего возраста, а интернатовских в город не выпускали вообще, ни под каким предлогом. Каким образом Кеша, который стал для меня единственным другом в этом мире, выпросил разрешение вывести меня на прогулку за территорию интерната, я не знал.
— Так ты подумал над моим предложением? — спросил Серёгин, не прекращая движения.
Неделю назад у нас с ним произошёл серьёзный разговор о смысле жизни. Наставник, как обычно, привёл одну из многочисленных цитат, которые ценным багажом хранились у него в голове.
— “Смысл жизни — самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность — вот для чего мы живём”, — сказал Иннокентий Витальевич после того, как мы закончили один из тренингов по даосской системе.
— Конфуций? — предположил я.
— Нет, — улыбнулся наставник, — на этот раз это Оскар Уайльд.
— Уайльд, говоришь? Кто такой, почему не знаю? — скопировал я знаменитую фразу Василия Ивановича Чапаева из одноименного фильма. Этот фильм я видел за свою жизнь уже раз пять и, наверное, мог бы пересказать практически полностью.
— Это ирландский писатель и драматург… Но не в нём дело, и не о нём сейчас разговор.
— О чём же тогда, — поинтересовался я, делая вид, что не догадался.
— Ну, Витя, ну хитрец, — сощурил глаза Серёгин. — Всё ты прекрасно понял… Ну а если быть конкретным, то как ты представляешь свою дальнейшую жизнь? Ты уже задумывался об этом?
Я по привычке пожал плечами. Честно говоря, я был настолько занят тем, чтобы следить за своим поведением и речью, дабы не выдать себя, что у меня практически не оставалось времени, чтобы задуматься о своей жизни в целом. Понимая своё упущение, я попытался в шутку отделаться фразой Конфуция, которую мне Иннокентий сам и говорил.
— “Если ты встревожен, то думаешь о будущем…” — сказал я, искоса поглядывая на наставника.
— Всё так, конечно, только в этот раз, Витя, Кофуций тебе не поможет. Вот, скажи, неужели ты думал, что обладая теми способностями, о которых ты мне рассказывал, ты сможешь в наше время, в нашем обществе просто жить, как говорят: ничего не знаю, моя хата с краю? Это сейчас, пока ты маленький, тебе кажется всё гораздо проще. Взрослая жизнь — это совсем другое… тебе нужно будет выбирать профессию, учиться, работать… Но, главное, что куда бы ты не попал, и где бы ты не работал, ты везде будешь такой вот белой вороной. В тебя будут тыкать пальцами или крутить у виска, намекая, что ты не такой как все, а значит, изгой.
— И что вы предлагаете? — я говорил “вы”, хотя мог бы вполне тыкать. Несмотря на то, что мы давно выяснили, что я на десяток лет старше по возрасту, мы решили, что будет лучше, если будем в целях конспирации общаться как преподаватель с учеником.
— Я предлагаю, Витя, чтобы ты со временем использовал свои способности на благо нашей Родины, твоей Родины.
— И что я должен делать?
— Расти, развивайся, но поскольку ты на самом деле не маленький ребёнок, то желательно уже сейчас определиться, с кем ты и по какой стезе пойдёшь.
Мы вышли с тенистой аллеи на площадь, посреди которой располагался большой фонтан.
— Что ж, если вы требуете от меня ответ, то, пожалуй, я скажу “да”. Да, я согласен сотрудничать с вами и приносить пользу государству.
Мне хотелось добавить ещё, что, возможно, благодаря мне, даже удастся избежать той страшной войны, которая привела планету к всеобщему коллапсу, но эта тема была строгим табу даже для лучшего друга.
На площади было шумно и многолюдно. Солнце, яркими искрами отражаясь в воде фонтана, слепило глаза. Щурясь и разглядывая беззаботно играющую у высокого мраморного ограждения детвору, я даже не обратил внимания как на тёмной, густо заросшей диким виноградом аллее, из которой мы только что вышли, показались две тени.
