Более нелепой и бредовой ситуации трудно было себе даже представить. Я сидел в кресле профессора Здравомыслова, свесив маленькие ножки, а он сам нервно расхаживал по кабинету, время от времени запуская обе пятерни в свою седую шевелюру. Весь же абсурд происходящего состоял в том, что в соседнем кресле сидел тоже я — Пересвет Владиславович Драгин, только в возрасте тридцати шести лет.
— Владимир Владимирович, — пискнул я голоском трёхлетнего ребёнка, — так, может, вы всё-таки объясните, как же так, вот, получилось?
Сказать, что я был шокирован тем, что произошло, это ровным счётом, ничего не сказать. Я пытался проанализировать причину, но ничего более-менее разумного в голову не приходило. Вопрос, каким таким образом меня вместе с телом забросило назад в будущее, оставался без ответа. Я прекрасно помнил, как лёг спать в свою кровать и почти сразу уснул. Прошедший день также был вполне заурядным и вовсе не предвещающим каких-либо изменений в моей жизни. Проснулся же я вскоре от громких мужских голосов. Голоса мне показались знакомыми, а когда я понял, кому они принадлежат, то вскочил, как ошпаренный, и чуть было не свалился с высокого — для моего трёхлетнего возраста — кресла. От смятения, возникшего в моей голове, я даже не придал никакого значения тому, что лежу не в кровати, а на кресле.
— Кто ты, малыш? — ласково произнёс профессор Здравомыслов. Увидев, что я проснулся, он прервал разговор со своим собеседником. — Как ты сюда попал?
— Блин горелый, — ругнулся я, тщетно пытаясь восстановить участившееся сердцебиение. В висках тоже стучало и пульсировало, а эхо этой пульсации отдавалось где-то в глубине головы болезненной рябью. — Это я хотел бы у вас узнать: как и почему я сюда попал?
— Ничего не понимаю, — удивлённо развёл руками Владимир Владимирович.
Некоторое время он пристально всматривался в моё лицо, потом перевёл взгляд на мужчину, с которым пару минут назад вёл оживлённую беседу. Я же уставился на профессора, не в силах повернуть голову вправо. Страх сковал моё тело, страх увидеть этого собеседника. Казалось, что стоит мне на него взглянуть, и весь мир тут же рухнет, разлетится на мелкие осколки. Здравомыслова, который, конечно же, не смог признать во мне своего ученика, видимо, удивило не только появление неизвестного ребёнка в его кабинете, но больше его чёткая и осмысленная речь, не присущая малышу такого возраста. Даже в этом развитом мире всему было своё время и свои границы, и это обстоятельство ещё более усугубило замешательство профессора. Не скрою, что я бы и сам, наверное, был бы немало удивлён, если бы в моей квартире внезапно появился незнакомый малыш, да ещё такой вот говорливый. На мгновение представив, как бы на такое явление отреагировала моя баба Матрёна, я улыбнулся. Без упоминания чертей и прочей нечистой силы там бы не обошлось. Но улыбка на моём лице длилась не более нескольких мгновений. Я быстро вернулся в реальность и ещё более погрузился в осознание произошедшего со мной события. Моё сердце отреагировало по-своему. Оно вновь встрепенулось, будто застоявшийся конь, получивший неожиданный удар плетью по спине.
— Я Пересвет! — взволнованным детским голосом заявил я.
— Вот, пожалуйста, — миролюбиво улыбаясь, произнёс Здравомыслов, вновь обращаясь к собеседнику, — у нас появился ещё один Пересвет. — И где же твои родители? — профессор перевёл взгляд в мою сторону. Теперь его взгляд был снисходительно-благодушным. Так, наверное, смотрят либо на умалишённых, либо на очень маленьких, совсем ещё несмышлёных детей.
— Я Пересвет Владиславович Драгин, — уже более уверенно повторил я, глядя прямо в глаза Владимира Владимировича.
Безмятежное и добродушное лицо профессора вдруг начало меняться на глазах. Я понял, что до него, наконец-то, тоже начала доходить суть происходящего в его кабинете события.
— Ты сказал: Дра-гин?! — чуть заикаясь, произнёс Здравомыслов, и я заметил, как на его лбу вдруг выступили мелкие бисеринки пота. Ещё через несколько секунд он вдруг вскочил со своего места и начал метаться по кабинету из стороны в сторону. — Не может быть! Не может быть, — твердил профессор, бросая напряжённые взгляды то на меня, то на человека, сидевшего вне поля моего зрения.
Я выждал некоторое время, дожидаясь пока в сознании Здравомыслова уляжется информация, полученная от меня, а потом задал самый волнующий меня в этой ситуации вопрос:
— Владимир Владимирович, так, может, вы всё-таки объясните, как так получилось? — наконец решившись, я медленно повернул голову в сторону второго мужчины, находившегося в кабинете, и увидел себя взрослого. Взрослый Пересвет смотрел на меня не менее удивлёнными глазами, чем и сам профессор. — Почему вместо сознания, как вы обещали, сюда вернулось и моё тело?
— Пе-ре-свет… — остановившись и словно не слыша моего вопроса, задумчиво пробормотал Здравомыслов. — Но… но я ничего не пойму… Я ведь всё правильно рассчитал. Все мои формулы проверялись по многу раз и получали одобрение от высших цивилизаций, курирующих наш проект.
— И тем не менее, уважаемый учитель, я здесь!
— Да-да, тем не менее ты здесь, — словно эхо, повторил Владимир Владимирович.
Взрослый Пересвет продолжал молча наблюдать за мной и профессором. Было видно, что он обескуражен не меньше, а то и больше самого руководителя лаборатории.
— Ну и что мне теперь прикажете делать? — спросил я уже с меньшим напором, так как и сам понимал, что от того, что я буду выплёскивать из себя негатив, ничего не изменится. В данный момент самым правильным было бы срочно предпринять какие-то шаги, чтобы найти выход из сложившейся ситуации. Больше всего я опасался, что моё сознание объединится с сознанием меня взрослого. Что тогда может произойти, одному Богу известно. Когда-то в древности существовали же такие психические отклонения, которые назывались раздвоение личности. Только в том случае один индивидуум ощущал в себе присутствие двух личностей, то есть двух сознаний. Но вот, чтобы у двух личностей было одно сознание, такого я ещё не встречал. Было ясно одно — ничего хорошего эта ситуация не сулит.
— Подожди, Пересвет, не торопи, не торопи… — обратился ко мне профессор. — Надо всё тщательно обдумать и взвесить. У меня от волнения сейчас даже связь с Ноосферой теряется. Нужно немного прийти в себя, всё тщательно обдумать и уже со свежей головой принимать решения.
— Владимир Владимирович, а может мне его усыновить? — вдруг отозвался до сих пор молчавший Пересвет старший.
В глазах профессора на миг вспыхнул огонёк заинтересованности, а я, не стесняясь, вновь повернулся в его сторону и покрутил пальцем у виска.
— Нет-нет, — возразил Здравомыслов, — его же будут искать в интернате… Его нужно как можно быстрее вернуть назад.
— Так мы их как-нибудь предупредим, — продолжал настаивать старший Пересвет. — Раз уж вернулся, то и пусть живёт здесь.
Я с сомнением поглядывал то на одного взрослого, то на другого, и оба решения мне почему-то не нравились. Неизвестно ещё, чем может обернуться эксперимент по возвращению меня назад в прошлое, но ещё более глупым и несуразным в данной ситуации мне представлялось предложение Драгина старшего усыновить самого себя.
— Нет-нет, — Здравомыслов вновь запустил обе ладони себе в волосы, как обычно это делал в моменты большой мыслительной нагрузки. — Там всё равно будут волноваться. Нужно думать, нужно что-то придумать…
— А как ты собираешься предупредить там обо мне? — посетила меня здравая мысль, и я перевёл взгляд на себя старшего. — У тебя что, есть с прошлым какая-то связь?
— О чём спор? Давайте я им всё и объясню, — за оживлённой беседой мы не услышали, как в комнату вошёл бывший ученик профессора, Фёдор Бескровный или, как я его прозвал — Серый Маг.
— Фёдор? — изумился Владимир Владимирович. — Как ты сюда попал?
— Ты? — ещё более своего учителя удивился я, увидев, что маг, в отличие от меня, вполне благополучно вернулся из прошлого, оставив тело Лидочки где-то там в том времени.
Бескровный с ухмылкой посмотрел в мою сторону и сказал:
— Видишь, Витёк, теперь вот тебе не свезло.
— Но почему так?! Почему? — с досады выкрикнул я, стукнув своим маленьким кулачком по боковине кресла, и… проснулся.
В спальне интерната, освещённой только блеклым ночником синего цвета, висевшим на стене, было тихо, если не считать сопения Гришани. Я ощутил, как по моему лбу стекает струйка холодного пота.
— Цего кличис? — услышал с соседней кровати сонный голос Лидочки. — Спать не даёс.
Она повернулась ко мне спиной и с головой укрылась одеялом. Несмотря на то, что в помещении было тепло, нам выделили тёплые ватные одеяла и на ночь одевали в мягкие фланелевые пижамы.
Дверь в комнату приоткрылась и сквозь прикрытые вовремя веки, я увидел сонное лицо нашей интернатовской нянечки Раисы Ивановны, женщины строгой и дотошной. Убедившись, что у нас всё в порядке, она тихонько удалилась. В воцарившейся вновь тишине я высунул руку из-под одеяла и рукавом пижамы вытер со лба пот. Хорошо, что освещение было тусклым, и Раиса не обратила на мой взмокший лоб внимания, а то вполне могла бы поднять шум, предположив, что у меня температура. Разбудила бы врача, а та потом полночи мучила бы меня своими расспросами да анализами. Ко всем воспитанникам здесь относились с особым вниманием, неустанно бдя за нашим здоровьем и самочувствием. И вообще, жизнь в интернате, куда нас с Лидочкой поселили после того, как нам исполнилось по четыре года, очень сильно отличалась от жизни в семье. Здесь почти все двадцать четыре часа мы находились под пристальным наблюдением и контролем нянечек, воспитателей, учителей, кураторов… Из личной жизни у нас оставалось только время сна и время посещения туалета, и то, если вслед за тобой не устремлялась вездесущая Раиса. Даже в свободное от всех занятий время за нами кто-нибудь да присматривал.
Интернат располагался в небольшом лесочке в нескольких километрах от города. Это было длинное одноэтажное здание с зарешёченными окнами и множеством, разных по величине, комнат для детей, воспитателей, охраны и, конечно, с пищеблоком. Там нам повариха Тамара Юрьевна, добродушная полненькая тётенька в высоком белом колпаке на голове, которой очень подходила её фамилия Галушко, готовила, практически, домашнюю, очень вкусную еду. По периметру здание было окружено высоким каменным забором с металлическими воротами. У въезда на территорию интерната стоял маленький кирпичный домик, в котором постоянно дежурили по два сменяющихся часовых. Объект принадлежал ведомству КГБ и работали здесь только сотрудники этой структуры, кроме разве что поварихи да нашей нянечки Раисы, хотя, возможно, и они имели какие-то звания.
Всего в интернате, если считать вместе со мной, проживало восемь мальчишек разного возраста и одна девчонка — Лидочка. Я ещё не успел достаточно хорошо познакомиться со всеми обитателями этого заведения, так как наша троица была самой младшей из всех. Жили мы отдельно и не очень часто пересекались с остальными более взрослыми жителями интерната. Во-первых, малыши им были не интересны, поэтому до нас им не было никакого дела, а во-вторых, строгие правила этого заведения запрещали свободное бесконтрольное брожение жильцов по комнатам.
Единственными кто нами хоть как-то интересовался были: семилетний Порфирий Демидов, который якобы “провалился” в этот мир из прошлого столетия, да Истел — мальчишка лет десяти, не имеющий ни фамилии ни отчества, так как попал на Землю, опять же по слухам, из какой-то далёкой Галактики через спонтанно открывшийся портал. Порфирий или, как его здесь все звали, — Фира, был сбитым крепким мальчуганом, замкнутым и немногословным по характеру. Несмотря на то, что здесь его переодели в обычную рубашку и брюки, всё равно он выглядел как-то простовато, по-деревенски. Круглое лицо с множеством веснушек вокруг носа, напоминающего картофелину, недоверчивый взгляд исподлобья, угловатые замедленные движения, скудная по содержанию речь... Всё в его облике говорило о том, что в своей, теперь уже прошлой, жизни он жил в обычной крестьянской семье. Иногда Фира, смущаясь и краснея, пытался с кем-нибудь из нас заговорить. Делал он это, видимо, потому, что мы просто были ему ближе по возрасту, а не ради того, чтобы завязать дружбу. Все остальные ребята были постарше, и к ним, я заметил, мальчишка относился с некоторой опаской, особенно если учесть то, что каждый из них обладал какой-либо сверхспособностью. Это его пугало и настораживало, так как ассоциировалось в его голове с колдовством.
Истел был полной противоположностью Порфирию. Высокий, худощавый, всегда с бледным, будто обескровленным лицом, он был очень любознательным и интересовался буквально всем, что попадало в поле его зрения. Своими длинными тонкими пальцами мальчишка постоянно что-то щупал, а его речь была настолько быстра, что когда он говорил, то казалось, будто слова пытаются угнаться за его молниеносными мыслями. Несмотря на то, что голос мальчишки был довольно приятным, нам иногда трудно было понять, что же он говорит. Когда Истел останавливал на ком-нибудь из нашей троицы свой цепкий внимательный взгляд светло-серых до белизны глаз, то мне казалось, что он пытается просканировать не только наши тела, но и мозги. Я, конечно, этого делать никому не позволял, да и у Лидочки была защита не менее мощная. Что инопланетянин увидел у Гришани, мне было, в общем-то, неинтересно.
Как я уже сказал, только эти двое мальчишек изредка в столовой пытались завязать с нами разговор и оказывали, особенно Лидочке, небольшие знаки внимания. Больше всего в этом преуспевал Истел. Проходя мимо нашего столика, он подмигивал девчонке и совал ей в руку то конфетку, то пряник, которые, наверно, брал из того, чем угощали его. Такие подарки, которыми Лидочка не делилась ни с кем, усиливали в Гришане чувства зависти и злости, хотя, нужно отдать ему должное, он усердно старался это скрывать. Он пыхтел и сопел, ковыряясь в своей тарелке, но к концу трапезы остывал и, казалось, забывал про свои недавно нахлынувшие чувства.
Вообще, со всеми ребятами, проживающими в интернате, мы виделись только лишь когда посещали столовую или же могли встретиться с кем-нибудь из них в туалете. Очень редко мы попадали и в так называемый красный уголок, большую комнату для проведения массовых мероприятий, где стоял телевизор. Нас водили туда лишь на просмотр мультфильмов, в то время как остальные посещали её практически ежедневно, чтобы посмотреть интересный фильм и послушать дневной выпуск новостей. Как я понимаю, здесь особое место уделялось внедрению в сознание питомцев коммунистической морали и политики партии. Из нас старались вырастить истинных ленинцев и ярых приверженцев делу коммунизма.
В остальное время, кроме того, что называлось “личным” и было отведено для отдыха и прочих необходимых дел, каждый занимался по своей индивидуальной программе и жил в своей отдельной комнате. Мы, как самые маленькие, жили втроём в одной небольшой комнатушке, в которой помещались лишь три кровати, три тумбочки и три табуретки. Всё остальное необходимое для жизни и обучения находилось в двух смежных комнатах. В них стояли шкафы с одеждой, столы, табуретки и прочая мелочь для занятий и творчества. Только у нас троих была нянечка Раиса Ивановна — невысокого роста женщина лет двадцати пяти, курносая и подвижная, не ведающая, что такое усталость, она мне напоминала актрису Надежду Румянцеву, которая снялась в популярной в эти годы комедии “Девчата”, этот фильм очень любила моя мать. Вот только взгляд у нянечки был пронзительный и строгий. Когда Раиса Ивановна смотрела в нашу сторону, то казалось, что она читает все наши мысли и видит нас насквозь. Конечно, так казалось только со стороны. Возможно, нянечка и имела какую-то подготовку, а скорее всего, даже училась на психолога или что-то типа того, но умением читать мысли кроме меня и Лидочки здесь не обладал никто.
Насколько я смог узнать за несколько месяцев пребывания в интернате, каждый из его питомцев имел какой-либо один единственный дар, во всяком случае пока. Например, Володя Изотов, с которым я был уже немного знаком, потому что его приводили в наш садик, мог усилием мысли двигать предметы. Он, постоянно совершенствуя свои способности, уже достиг хороших результатов, вот только я не мог понять, куда и для чего можно применить его дар. Девятилетний Саша Кононов обладал даром пирокинеза и мог взглядом поджигать предметы. Но если я делал то же самое на любом расстоянии, даже если не видел объект, лишь представив его в мыслях, то он мог воспламенить только то, что находилось непосредственно в поле его зрения. Антон Пономарёв, которому было лет около восьми, обладал гипнозом. Для организации, к которой теперь мы все принадлежали, это был, наверное, самый ценный кадр, и за Антошу специалисты из КГБ вцепились мёртвой хваткой. Пожалуй, он был самым привилегированным из всех нас, и если лично мне было всё равно, ведь я и так знал, что уже сейчас умею гораздо больше, чем все здесь взятые мальчишки, то Лидочку, а точнее мага, который жил в теле девчонки, это раздражало и даже иногда злило. Мы с ней по-прежнему скрывали свои возможности, но маг, видимо, был человеком очень амбициозным и завистливым. Не имея возможности проявить свою силу, Лидочку просто бесило и сильно задевало самолюбие, что какого-то “никчёмного” мальчишку превозносят и боготворят больше, чем её.
Как-то раз, сидя на своих ежедневных занятиях и выполняя не очень сложные задания по математике (а мы с Лидочкой договорились не демонстрировать больших успехов, а подстраивать свои достижения под Гришаню), мы услышали какой-то шум. Все учебные классы в интернате располагались рядом, и за соседней стеной как раз и занимался гипнотизёр Антоша Пономарёв. Наш преподаватель Олег Иванович, а нужно сказать, что здесь все преподаватели были мужчинами, вышел посмотреть, что там произошло. Вернувшись назад, он, естественно, ничего нам не рассказал, а движуха, пока всё не утихло, продолжалась ещё минут десять. Вечером, когда мы с Лидочкой остались в спальне одни, уши трёхлетнего Гришани мы в расчёт пока не брали, девчонка со злорадной улыбочкой поведала, что же сегодня днём произошло в соседнем классе.
— А пусть не зазнаётся, — сказала она, словно сама себе, энергично взбивая кулачками свою подушку. — А то куда там, гипнотизёр хренов.
— Ты это о чём? — я, уже улёгшись в свою кровать, сразу не понял о чём речь.
— Не о чём, а о ком? — ехидно поправила меня Лидочка. — Да про Антошку этого…
— И что Антоша? —я, уже было погрузившись в свои мысли, всё никак не мог взять в толк, о чём она говорит.
— Ему сегодня на уроке было дано задание ввести человека в краткосрочный сон, а я чуток вмешалась, и его подопечный вошёл в кому. Лидочка злорадно осклабилась.
От удивления я даже привстал на кровати и с ужасом посмотрел на свою соседку, а она тем временем, как ни в чём не бывало, продолжала:
— Я же тебе говорила, что у меня мало янской энергии из-за этого долбаного девчачьего тела. Я многое не могу делать, но зато я могу многократно усиливать воздействие, которое производит на своего оппонента другой человек.
— Но зачем ты это сделала? — продолжал недоумевать я. — И что теперь с тем человеком?
— А чего с ним будет? — беззаботно отмахнулась Лидочка, зевая и поудобнее устраиваясь в своей кровати. — Полежит пару деньков да придёт в себя. Зато Антошка теперь меньше задаваться будет.
Честно сказать, я никогда не замечал, чтобы Антоша Пономарёв зазнавался. Наш Гришаня, несмотря на то, что был гораздо младше, и то больше задирал нос. Так вот постепенно я познавал тёмную сторону мага, проникшего вслед за мной в этот мир.
Если говорить про сверхспособности, то ребятами безо всяких аномальных проявлений в нашем интернате были: Гришаня, Фира, Истел и Сергей Галсанов — лысый, невысокого роста девятилетний крепыш из Бурятии. Родители этого мальчишки были буддистами. По слухам, они пропали где-то в Гималаях, разыскивая таинственную Шамбалу, а их тогда ещё пятилетнего сына нашли местные жители. Правда, ходили слухи, что Серёжа во время медитации может левитировать, то есть приподниматься на несколько сантиметров над своим ковриком, но кто из интернатовских это видел, я не знаю. Когда я узнал историю этого мальчишки, мне стало немного грустно. Но не от того, что ребёнок остался сиротой, а потому, что даже верующие люди были подвержены влиянию захлестнувшего планету материализма. Они искали где-то в горах то, что находится и находилось во все времена в непосредственной близости, рядом с каждым человеком. В моей прошлой жизни, то есть в четырёхтысячных годах, ни для кого не является секретом, что Шамбала вовсе не далёкая страна — секретное поселение людей, скрытое где-то в горах. Она является обителью высокоразвитых неземных существ, живущих в параллельном с нами мире. Для того, чтобы попасть в эту страну, нужно нагружать не ноги, исследуя непроходимые горные перевалы, а заниматься со своей головой. Тому, кто провёл много времени в аскезах и освоил медитации высшего уровня, которыми владеют только люди четвёртой варны, то есть волхвы или жрецы, непременно откроется дверь в этот незримый духовный мир. Естественно, что обычный человек туда не попадёт ни при каких условиях.
Кстати, каким образом Сергей вернулся на родину, а главное, зачем его поселили в интернате, я до сих пор не знаю. Возможно, сотрудники секретной организации предполагали, что мальчишка мог что-то видеть или же обладать ещё пока не проявленными способностями, а потому так же, как и на Гришаню, возлагали какие-то надежды. Так вот, если с Гришаней и Фирой по поводу их сверхспособностей, а точнее отсутствия таковых, мне всё было ясно (Гришаня просто был развитым ребёнком, а Порфирий мог похвастать лишь ничего не значащим перемещением во времени), то Истел пока что оставался для меня, так сказать, тёмной лошадкой. Ну никак я не мог поверить, что человек, прибывший из другой звёздной системы, мало того, что по внешнему виду абсолютно не отличается от жителей Земли, так ещё и не обладает никакими сверхспособностями. Скорее всего, он так же, как и мы с Лидочкой, умело скрывает свои возможности. Вот только с какой целью он это делает, мне очень хотелось бы узнать. Я, конечно, попробовал всё же нарушить своё табу и тайком проникнуть в его голову. Однако и здесь меня постигло разочарование. То ли мои ритмы и частоты мозга очень сильно различаются с ритмами инопланетянина, то ли он так же, как и Лидочка, поставил энергетическую защиту, но у меня ничего с моей затеей не получилось.
Я ещё раз вспомнил свой нелепый сон с участием своего любимого наставника, улыбнулся и, сладко зевнув, повернулся набок. Через десять минут в интернате, кроме дежурного воспитателя, все спали крепким сном. Да и Олег Николаевич Степашин, несущий сегодня ночную вахту, выпив не очень крепкого чайку вприкуску с вкусным вяземским пряником и немного почитав газету, пока глаза не начали слипаться, тоже прилёг на жёсткую кушетку и, укрывшись полушубком, заснул чутким сном.
Когда же помещение интерната было объято ночным безмолвием, а в окна, задёрнутые светлыми занавесками, сквозь верхушки деревьев просочился бледный свет полновесной луны, в спальне, где спали трое малышей, появилось еле заметное облачко величиной с большой арбуз. Оно, зависнув на высоте двух метров, то становилось чуть светлее, мерцая холодной, как лунный свет, белизной, то меркло, почти исчезая из виду. Постороннему наблюдателю, если бы таковые вдруг оказались, могло бы показаться, что объект пристально изучает детей, спящих в своих кроватках. Так продолжалось совсем недолго. Через несколько минут облако в очередной раз начало гаснуть, а вскоре совсем исчезло и больше уже не появлялось. Где-то недалеко в лесу треснула на морозе обломившаяся ветка, испуганно прокричала какая-то птица. Зимняя ночь была лунной и безветренной.
— Чтоб тебя… — сонно пробормотал разбуженный лесными звуками Степашин, надвигая полушубок на самую голову.
