Не такой. Книга первая
Не такой 2. Гл.18 / Не такой 2. Гл.19
Проснулся я от того, что в глаза светило солнце. Прикрыв лицо ладошкой, я осмотрелся вокруг. Судя по всему, сейчас было утро. Выходит, что я проспал и ужин, и всю ночь, словно убитый, и даже сны в эту ночь мне никакие не снились. Ужин, состоявший из куска какого-то пирога, прикрытого белой салфеткой, и стакана кефира, видимо, со вчерашнего вечера стоял на моей тумбочке на подносе. Наверно, Зинаида Фёдоровна, увидев, как я крепко сплю, не стала меня будить, но, на всякий случай, решила не уносить еду. По тому как высоко над горизонтом, который у нас ещё вдобавок скрывали деревья, поднялось солнце, я предположил, что сейчас уже было около девяти или даже десяти часов утра. Стало быть, я проспал и сегодняшний завтрак. Желудок тут же подтвердил моё предположение бодрым урчанием. Только я не стал в данный момент потакать слабостям детского организма, а, прежде чем встать с кровати и начать свой новый день, решил проанализировать всё, что со мной происходило за последнее время.
Первое, о чём я подумал и чему был очень рад, так это то, что мои силы, а стало быть и весь организм, восстановились в полной мере. Я пошевелил ногами, руками. Тело прекрасно меня слушалось, в мышцах чувствовалась упругость, и я вовсе не ощущал той слабости, какая была ещё вчера. При попытке вспомнить о событиях моей жизни в этом мире память не стала чинить никаких препятствий. Я вновь до мельчайших подробностей помнил всё, что со мной происходило, начиная с внутриутробного периода и до этого дня. Это чудесное исцеление обрадовало меня ещё больше. Я мысленно поблагодарил шамана, после чего решил немного поработать со своей головой. Сейчас мне нужно было состыковать всю мою жизнь в интернате до посещения театра и после, когда я уже ничего не помнил и жил словно заново. Прикрыв глаза, я вновь вспоминал и анализировал то, что вспомнил. Проведя в таком медитативном состоянии около получаса, я немного укорил себя за то, что не делал таких анализов раньше. Они бы мне очень пригодились.
В результате моего мозгового штурма я пришёл к некоторым выводам. Приятными выводами были: у меня есть перспектива появления нового друга в лице Коли Фокина, и у меня появились новые способности. Первая — создавать энергетические шары, и вторая — способность моего тела к быстрой регенерации. Всё это меня радовало и воодушевляло. Теперь выводы не очень приятные: Лидочка мне вовсе не товарищ, а маг, инкарнировавший в этот мир тем же способом, что и я, и который для каких-то своих скрытых целей лишает жизни тех, кого я хотел лишь слегка припугнуть. Вероятнее всего, маг не желает накапливать негативную карму, половину своей вины оставляя за мной. Над этим нужно было ещё подумать и впредь быть более осторожным. Одно мне было понятно: магу нужен гаввах — энергия смерти. Для чего, это пока что вопрос, но явно не для благих дел… Девчонка не искренна в словах и поступках, а значит, ей не следует доверять. Также я пришёл к выводу, что в интернате уже давно происходят странные события. Ни с того ни с сего по неизвестной причине вдруг умирают дети, а в разных помещениях появляется непонятного происхождения “облачко”, которое явно старается оставаться незамеченным. Когда же оно понимает, что его обнаружили — моментально исчезает. То, что это какие-то аномальные проявления данной местности или, что это местный домовой, как мне привиделось во сне, я отмёл сразу. Почему я в это не верил, я бы не смог объяснить с позиции логики, скорее, это было моё внутреннее ощущение. Я чувствовал, что это чьи-то глаза, следящие за всем, что происходит в интернате. Исходя из данного наблюдения, я решил через Серёгина узнать даты поступления в интернат его сотрудников и его питомцев. Сопоставив эти даты с моментом, когда погиб первый мальчишка, можно было сделать кое-какие выводы.
Вспомнив про “облачко”, я открыл глаза и повернул голову в сторону окна. Там в марле по-прежнему зияла дыра, прожжённая моим Эшем. Я вскочил с кровати и, легко взмыв в воздух, выглянул в окно. В суете последних дней у меня напрочь вылетело из памяти поинтересоваться, что сталось с упавшим в траву огненным шаром. К счастью, ничего особенного я не увидел. В том месте, где недавно лежал Эш, осталась лишь небольшая выжженная окружность. Паря в воздухе, я сладко потянулся, после чего сделал несколько энергичных кувырков и вновь вернулся в свою кровать.
Я теперь без проблем припомнил тот момент, когда швырнул шар в окно и задел того, кто за мной наблюдал. Голос, который я услышал во время столкновения Эша с облачком, был явно не мужским. Стало быть, он мог принадлежать либо женщине, либо ребёнку. Чего-либо странного за нашими женщинами я не заметил, а вот в следующее утро в столовую с заклеенными лейкопластырем повреждениями кожи пришли трое ребят. Одним из них был и Коля Фокин. У него пластырь был наклеен на предплечье левой руки. У Фиры Демидова белый крест был на лбу, а у Саши Кононова была повреждена ладонь левой руки. Это я отчётливо вспомнил только сейчас, так как в тот и последующие дни мои мысли были заняты предстоящим сеансом у настоящего шамана, и эти мелочи остались без моего внимания.
Ложиться я уже не стал, а, быстро надев на себя летние шортики, взял полотенце и пошёл в умывальник. Пока я умывался и чистил зубы, голову назойливо сверлила ещё одна мысль: почему и как ушёл из интерната Истел, и почему он умер? Не приложила ли Лидочка к его смерти свою грязненькую ручку?
— Витёк, привет! — раздавшийся сзади голос Коли прервал мои размышления.
— Ты здесь? А я к тебе заглянул — не видно тебя… Ну, раз не видно, значит, наконец-то, проснулся.
— Угу, — ответил я, во всю наяривая зубной щёткой во рту. После долгого сна, казалось, что у меня во рту переночевало стадо поросят.
— Долго спишь! — иронично заметил мой новый друг. — Почти два дня дрых.
— Ско-о-лько?! — удивлённо протянул я, сплёвывая пену, образовавшуюся во рту от зубного порошка.
— Почти два дня, — повторил мальчишка. — Я сам удивился.
Я удручённо почесал затылок, потом, для того, чтобы как следует взбодриться, сунул голову под кран. От такой процедуры мозги начали работать ещё лучше. “Выходит, что мои предположения оказались немножечко неточны, — рассуждал я, вытирая голову полотенцем. — Получается, я не только проспал сегодняшний завтрак, я проспал ещё и весь вчерашний день”. Теперь мне стало понятно, почему мой желудок так настойчиво требует пищи.
— И как спалось? — спросил Коля, подходя поближе. На его лице по-прежнему сохранялась ироническая улыбка.
— Спасибо, хорошо, — промолвил я после небольшой паузы.
— А как твоя рука? — я указал головой на оставшийся после ожога шрам. Розовая полоска хорошо была заметна на бледной коже мальчишки.
— А, ерунда, — отмахнулся тот, — заживёт, как на собаке.
— А чего случилось-то?
— Да говорю же ерунда… Ну, на кухне, к печке случайно прикоснулся. Тамара испугалась, меня сразу к Зинаиде потащила… В общем, как видишь, всё нормально, зря переживали, — Коля ещё раз продемонстрировал мне последствия своей травмы. — Ты, кстати, своего наставника уже видел? — спросил он, резко сменив тему разговора.
— Ещё нет, а что?
— Да так… радостный он какой-то сегодня, прямо светится весь, — улыбнулся мальчишка. — Не иначе, как хорошо провёл ночь.
Я с интересом посмотрел на Колю, гадая, что именно он имел в виду. Ладно, я имею взрослое сознание, и у меня есть определённый жизненный опыт, но он-то ещё совсем маленький... Однако уточнять, что хотел сказать мальчишка, я не стал. Когда мы с ним вышли в коридор, нам навстречу шёл Серёгин. Он действительно был заметно возбуждён, а на лице блуждала загадочная улыбка.
— Вот ты где? — улыбнулся он ещё шире, а я, глядя на его усы, почему-то вдруг вспомнил детские стишки, которые нам читали ещё в садике: “Он рычит и кричит, и усами шевелит…” Правда, Иннокентий вовсе не кричал, а говорил спокойно и вполне дружелюбно.
— Доброе утро, Иннокентий Витальевич! — поздоровался я, отвечая ему такой же широкой улыбкой.
— Доброе утро, Витя. У меня к тебе разговор, — сказал Серёгин, сразу переходя к делу, и, повернувшись к Коле, добавил:
— Извини, Колёк, но разговор конфиденциальный.
— Понимаю, — ответил мальчишка. — Ещё увидимся, — он заговорщически мне подмигнул и направился в сторону своей комнаты, в которой раньше жил Истел. Мы же с Иннокентием пошли ко мне.
— А это чего? — удивился он, увидев поднос с моим ужином. — Не наедаешься, что ли?
— Извини, Кеша, — я открыл тумбочку и положил на полку предметы гигиены, — но ты говори, а я буду есть. Это мой несъеденный ужин, — сказал я, и добавил: — Позавчерашний.
— Позавчерашний?! Так ты что, после сеанса с шаманом до сих пор спал?!
— Нужно было восстанавливать силы, — пояснил я, усаживаясь на край кровати рядом с тумбочкой. — Вот и проспал почти двое суток.
— Понятно, — Иннокентий сразу посерьёзнел. — Как ты сейчас себя чувствуешь?
— Да всё нормально, — успокоил я его, с жадностью откусывая кусок пирога. Наша любимая Тамара Юрьевна Галушко была мастерица на всякую выпечку. Я не знаю, когда мне оставили этот ужин: вчера или ещё позавчера, но яблочная шарлотка была как только что испечённая, только остывшая. — Ты же знаешь, что сон лучшее лекарство! Не мог от такого сладкого лекарства отказаться, вот и проспал столько.
— Ладно-ладно, жуй, не торопись, — уже веселее промолвил Серёгин. — Жуй и слушай.
Я кивнул и жестом показал, что готов.
— Так вот, во-первых, мне поручено от лица нашего командования, вынести тебе благодарность за те сведения, которые ты передал с майором Зарубиным, — торжественно объявил Иннокентий.
— Мне нуфно фто-то отфетить? — спросил я, тщательно пережёвывая пирог.
— У нас положено говорить: служу Советскому Союзу!
— Шлужу Шоветскому Шоюзу, — отрапортовал я, не отрываясь от еды.
Серёгин улыбнулся в усы. Видимо, эта фраза в устах четырёхлетнего ребёнка действительно звучала забавно.
— От Игната Фёдоровича тебе особенная благодарность, — продолжил наставник. — Ты, можно сказать, реабилитировал наш отдел в глазах вышестоящего начальства и практически спас от расформирования. После провала в театре, да ещё с тяжёлыми последствиями, поползли слухи о том, что мы только зря едим хлеб да место занимаем… Ну и прочее разное… В общем, ты понимаешь?
Я уже молча кивнул.
— Дальше, — промолвил Серёгин и как-то хитро взглянул на меня. — Тебе, Виктор Николаевич Петренко, присвоено звание лейтенанта государственной безопасности с начислением соответствующего жалования, которое будут переводить ежемесячно на открытый в сбербанке счёт, — Иннокентий достал из бокового кармана рубашки новенькую сберкнижку сбербанка СССР.
— Вот, держи, — он протянул книжку мне, но я, увлечённый едой, кивнул головой на тумбочку. Положив её рядом с подносом, Серёгин продолжил:
— Но и это ещё не всё. Теперь у тебя есть рабочий псевдоним — Летун.
— А почему Летун? — не удержался я от вопроса.
— Товарищ полковник вспомнил твои первые полёты в церкви, вот, и решил тебя так назвать, — улыбаясь, объяснил наставник. — Вот теперь, пожалуй, всё, — сказал Иннокентий, — хотя, может, тебе интересно узнать, чем всё закончилось?
— Угу.
— Тогда слушай, — Кеша уселся поудобней на стуле. Бросив мимолётный взгляд в окно, он вдруг воскликнул: — Ого! Это чего ещё за муха такая к тебе в комнату влетела? — он указал головой на ровное отверстие в марле.
— Не знаю, — я тоже сделал удивлённое лицо. — Ты рассказывай, не отвлекайся, — я допил кефир и, вытерев губы краешком полотенца, висевшем на спинке кровати, в ожидании уставился на своего наставника.
— В тот же вечер, когда ты всё рассказал Зарубину, он немедленно сообщил по инстанциям. Второе управление уже давно стояло на ушах в поисках хоть какой-нибудь зацепки, поэтому взялись за дело, не откладывая в долгий ящик. Они быстро выяснили, кто такой этот Базилевский. К счастью, на заводе “Электросила” города Ленинграда имелся лишь один человек с такой фамилией. Им оказался инженер-технолог Михаил Иосифович. Такой себе неприметный дядечка… Живёт скромно, ничем не выделяется. Примерный семьянин, правда, детей у него нет. Зато у него есть старшая сестра — Анфиса Иосифовна Сапожникова, в девичестве Базилевская, которая, можно сказать, вырастила этого самого Михаила, а потому души в нём не чает. Их родители погибли во время войны, и она заменила брату и мать и отца. Вот, из-за безграничной любви к братцу, Анфиса и взялась помогать ему — поддерживала связь с агентом ЦРУ.
Серёгин встал со стула и подошёл к окну. Он пригляделся к злополучной дыре в марле, осторожно провёл пальцем по её краям, несколько раз наклонил голову то вправо, то влево, словно к чему-то примеряясь, затем развернулся ко мне и продолжил своё повествование, будто и не прерывался:
— Этот Базилевский и есть тот самый агент Камень, о котором говорили американские резиденты в театре. Именно он передавал американцам необходимые им сведения, воруя их на своём заводе. Как ты понимаешь, за хорошее вознаграждение. Правда, доллары он не тратил — видимо, не хотел засветиться на продаже валюты, а складывал их в кубышку до лучших времён. Даже жена не знала, чем он занимается и какими средствами располагает.
— А Кондор? — поторопил я Серёгина. — Кондора нашли?
— Вчерашним утренним рейсом из Берлина прибыл некий гражданин Кондрашов Илья Николаевич, бывший капитан милиции, уволенный из органов за превышение служебных полномочий, хотя там, несомненно, было ещё что-то. Когда-то Кондрашов выступал за сборную области по стрельбе, занимал призовые места… В общем, как ты понимаешь, это наш бывший соотечественник, ныне проживающий в Соединённых Штатах. Конечно, прилетел он под другой фамилией и, как мне сказали, опознали его чисто случайно. Благодаря твоим сведениям, все службы были приведены в полную боевую готовность. По прибытии за ним немедленно было установлено наблюдение. Господин Кондрашов немного погулял по Москве, а затем на “Красной стреле” приехал в Ленинград.
— А Красная стрела это?.. — переспросил я.
— Поезд так называется, следующий из Москвы в Ленинград и обратно.
— Ясно.
— В Ленинграде на “замороженной” стройке он изъял из тайника чемоданчик со снайперской винтовкой (кто её туда положил, установить, к сожалению, не удалось) и направился в сторону микрорайона, где и проживает уже известный нам Камень.
— Странная кличка, — не выдержав, хмыкнул я.
— Американцы любят давать клички такие, чтобы мы не могли даже предположить, о ком идёт речь, — пояснил Иннокентий. — Не знаю, почему американцы так торопились ликвидировать своего агента, проработавшего на них не один год, но факт остаётся фактом. Думаю, если бы не спешка, то Кондор был бы гораздо осторожнее… А так его взяли, как говорится, тёпленьким, на съёмной квартире, как раз когда он уже приготовил винтовку для стрельбы. Чуть позже был арестован и сам Базилевский. Когда ему рассказали, что его жизнь висела на волоске, он даже не стал отпираться, а сразу сознался в том, что работал на ЦРУ.
— А его сестра?
— А что сестра?.. Как выяснилось, она оказалась лишь заложницей своей патологической любви к своему младшенькому братцу. С неё взяли подписку о невыезде, и пока идёт следствие, решили без надобности не трогать.
— Ну а что будут делать с американцами? Они что, так и продолжат свою разведывательную деятельность? — спросил я. Мне было очень интересно узнавать такие вещи, о которых в моём настоящем времени давно никто не знал. Все эти шпионы, убийцы, предатели… Эти понятия мне приходилось вновь закладывать в своё сознание из-за отсутствия там таковых.
— Вот с ними, Витя, пока что мы сделать ничего и не можем. Как ты понимаешь, твои слова всего лишь слова, и они не могут служить уликой, тем более, если учесть, каким образом ты получил эти сведения. Так что предъявить им мы, к сожалению, пока ничего не можем, а даже если бы и могли, то самое большое, что можно было бы сделать, так это лишь выдворить их из страны — дипломатическая неприкосновенность, понимаешь?
Мы немного помолчали. С одной стороны мне можно было порадоваться за себя и за друга, но с другой — мне не давали покоя мысли, появившиеся в голове ещё после пробуждения.
— Кеша, — обратился я к другу (после моего выздоровления я обращался к нему как к ровеснику, конечно, когда мы оставались наедине), — мне нужны точные даты, когда все те, кто здесь работает, появились в интернате, и даты когда сюда привезли каждого из живущих здесь ребят.
Серёгин сразу не понял, о чём идёт речь. Через несколько секунд его задумчивое лицо посветлело, и он спросил:
— Дату моего поступления тоже?
— Твою не нужно, а нужно ещё даты смерти ребят, которые недавно умерли, — серьёзно ответил я. — Тут дело вот в чём… — я обстоятельно рассказал Серёгину всё то, что до этого скрывал о Лидочке и о своих подозрениях по поводу смертей в интернате.
Он внимательно слушал, не перебивая, и не задавая вопросов. Видно было, что мой рассказ его просто шокировал.
— Ну ничего ж себе! — воскликнул мой наставник, когда я, наконец, умолк. — И ты до сих пор молчал?!
— Я думал.
— Он думал, — передразнил меня Иннокентий. Вскочив со стула, он начал ходить по комнате взад-вперёд. — В интернате умирают дети, а Витя, понимаете ли, думает.
— Да ты не злись, — попытался успокоить я Кешу. — Я почти уверен, что к смерти ребят Лидочка никакого отношения не имеет.
— Ключевое слово — “почти”, — продолжал сердиться наставник. — Да её или его, не знаю даже, как правильно теперь говорить, нужно просто изолировать от общества, а не холить и лелеять здесь в интернате. Вырастить из неё строителя коммунизма нам вряд ли получится (Иннокентий, видимо, решил, что говорить о маге в женском роде, будет всё же сподручней). Конечно, нам нужны люди, которые, не колеблясь, смогут убить врага народа, но это должны быть идейные люди, отдающие себе отчёт: с какой целью они совершают этот поступок. А также это должны быть товарищи, которым будешь доверять полностью и безоглядно, не боясь, что в какой-либо момент они выстрелят тебе в спину.
Серёгин, наконец, сел на стул и уставился на меня.
— Нужно предупредить Илону, — встрепенулся он после минутного молчания, — она-то думает, что занимается с маленькой девочкой… А потом будем думать, что делать дальше.
— Только, пожалуйста, предупреди аккуратненько и без лишних подробностей. Я постараюсь в ближайшее время сам во всём разобраться. Ты только про мою просьбу не забудь.
— Хорошо, — сказал Серёгин, вновь вставая. — Но и ты будь осторожен… В случае чего сразу сообщай мне.
— За меня не беспокойся, — улыбнулся я и, сведя пальцы, вызвал между ними электрический разряд.
— Чёрт! — неожиданно рассмеявшись, воскликнул Иннокентий, — я думал, ты меня уже достаточно сегодня удивил… Может, ты ещё чего приберёг, так сказать, на закуску?
— Увы, — пожал я плечами, — пока что больше нечем…
— Я, конечно, слышал от китайцев про концентрацию энергии ци в ладонях, про энергетические шары… Я встречался со многими известными мастерами цигун и тай-цзи, но такого я даже там не видел. Для меня это была хотя и понятная, но всё равно абстрактная энергия. Да и наш Саня Кононов тоже воспламеняет предметы каким-то иным способом… И как ты сможешь всё это применить?
Я улыбнулся и указал взглядом на дырку в марле.
— Значит, это всё-таки ты… Ох, Витя… Чувствую, что мы с тобой ещё намучаемся… Я не прощаюсь, — кинул он уже от самой двери.
Подождав, пока шаги наставника смолкнут, я, накинув на себя рубашку с коротким рукавом, тоже вышел из комнаты. Мой путь лежал в направлении столовой. Конечно, тот кусочек пирога и стакан кефира не полностью утолили мой голод, и, съев пирог, я был готов, как сказал бы мой папаша, притоптать ещё раза два по столько же. Но постепенно мой голод утих, и на кухне мне уже нужна была не пища, а информация.
— Доблое утло, Тамала Юльевна, — поздоровался я с поварихой, входя в её владения.
— Та уж день на дворе, поди… — ответила та, не отрываясь от кастрюли, из которой вкусно пахло борщом. Судя по фамилии Галушко, женщина была родом с Украины, и настоящий украинский борщ был её, можно сказать, коньком.
— Чего явился-то? — беззлобно фыркнула Тамара Юрьевна, одной рукой помешивая содержимое кастрюли, другой — вытирая пот со лба.
— Как вам только не жалко целый день возле печки стоять, — посочувствовал я поварихе, мягко уклонившись от ответа на её вопрос.
— Жарко, конечно, — Галушко, наконец, повернулась в мою сторону. В её глазах я увидел одновременно и сочувствие и благодарность. — А что поделаешь, вас оглоедов кормить-то кому-то надо…
Я словно бы случайно, но так, чтобы заметила повариха, дотронулся пальцем до горячей чугунной плиты.
— Ой, гоячо, — вскрикнул я, засовывая обожжённый палец в рот. — Токо вы меня, как Колю, не тащите к влачу, у меня всё нолмально с пальчиком, — я высунул палец изо рта и показал Тамаре Юрьевне действительно здоровый палец.
— А с чего ты взял, что я Колю водила к Зинаиде? — удивилась Галушко.
— Он сам сказаль, — словно недоумевая, пожал я плечами. — Сказаль, что на кухне ожогся…
— От же выдумщик, — хмыкнула повариха, — да кто ж его на кухню-то пустит? — вдруг лицо её стало серьёзным, и она, уже без всякого намёка на шутку, прикрикнула:
— А ну-ка марш отсюда. Не хватало мне ещё, чтобы у меня здесь кто-нибудь сварился… Скоро обед, тогда и приходи.
— Халасо, — я постарался как можно искреннее улыбнуться Тамаре Юрьевне, но улыбка всё равно получилась какая-то кислая.
— Витя, а я тебя всюду ищу, — услышал я возглас врача Зинаиды Фёдоровны. “Что-то я сегодня прямо нарасхват, — подумал я. — Все меня сегодня ищут”.
— Я уже и к тебе заглядывала и к Лидочке… Ты почему не сказал, что проснулся?
Привычно уже пожав плечами, я подождал, пока врач пощупает мне лоб, посчитает пульс, заглянет в глаза и рот. Убедившись, что все мои показатели в норме, она на всякий случай всё же спросила:
— Ты как себя чувствуешь? Головка не болит?
— У меня всё халасо, — заверил я Зинаиду Фёдоровну. — Это у Коли лука болит, — добавил я и покосился на врача.
— Отчего же она у него болит? — оживилась та.
— А вы сто не знаете?
— Не-е-т, а что с ним случилось? — в глазах врача появилась тревога.
— Я не знаю… Он так сказал…
— Хорошо, я сейчас у него спрошу. Так у тебя всё в порядке?
— Да, — убедительно кивнул я головой, после чего был, наконец-то, отпущен восвояси.
“Выходит, Коля меня обманул насчёт того, что обжёгся на кухне, — рассуждал я, медленно двигаясь в направлении своей комнаты. — Но зачем? Тамара и Зинаида мне врать не будут, с чего бы им мне врать? Эх, сейчас бы залезть ко всем в голову, да почитать мысли. Но — нет! Я не должен переступать эту черту, как бы мне не хотелось. Смертельной опасности для меня сейчас нет, а потому такие проникновения в святая святых посторонних людей могут быть вновь очень жёстко наказаны. А может быть, Коля… — я даже остановился с поднятой ногой. — Может, он и есть самый настоящий Истел, а Истел тогда — это Коля? Блин, как же всё здесь запутанно… А может… Может быть, он и есть то самое облако, и руку он себе прижёг вовсе не у печи?..”
