Начало здесь
Конец октября — время, когда привычная реальность истончается, делается похожей на выцветшие декорации в заброшенном провинциальном театре, и между фанерными домиками да плоскими деревьями сквозит неохватная Явь.
На самом-то деле прорехи в привычной картине Яви появляются в любое время года, но я их видел чаще всего именно в октябре. Для кого-то таким временем может быть март или, скажем, конец января.
Но в любом случае это будет время перехода, изменения, время, когда Мироздание почти неощутимо шевелится, будто медведь в берлоге, а мы, живущие, ловим отзвуки этой дрожи.
Причём, для нас это могут быть едва ощутимые тени, какие мы иногда замечаем боковым зрением — мелькнуло, и пропало, поблазнилось, наверное, а может быть катастрофой, разрушающей жизнь, или нечаянным счастьем, да таким, что дух захватывает.
Но чаще всего мы этих прорех в декорациях просто не замечаем, а если и замечаем, то делаем вид, что их нет и быть не может.
Дя меня — конец октября, всегда он.
Раньше в это время выпадал снег. Время тревожно пахнущих полей с мокрой, серо-коричневой жухлой травой, тяжёлой размокшей глины, тёмного влажного леса, вставшего на краю поля, горячего чая, в который отец накрошил жёлто-розовое яблоко, низких серых туч и, вдруг, огромной промоины в облаках, сквозь которую льётся блёкло-золотой свет, и смотрит на меня голубое небо.
От этого взгляда, от этого света во мне поднималось что-то сладко-щемящее, от чего хотелось плакать, и хотелось, чтобы этот миг не кончался никогда.
Но облака вновь скрывали синь, и оказывалось, что снова можно дышать, что чай чуть остыл и от этого стал ещё вкуснее, а руки озябли, ведь терасса не отапливается, и мы сидим вокруг стола в тёплых куртках, допиваем чай, а вдали, за лесом, гудит электричка.
Сейчас октябрь — время тёплых, но распахнутых курток, городского вневременья и бессезонья на улицах, но небо всё также затягивает серым, а листья пахнут всё той же тревожной прелой сыростью.
Теперь я смотрю на небо из-под крыши высотного дома, я вижу больше облаков, закатов и рассветов.
Мне видно, как истончаются и прячутся тени в глубине лесопарка, там, где деревья обступают озеро, и как начинает ночью, когда даже мой сумасшедший город задрёмывает, в нечеловеческом рваном ритме мигать для кого-то огромный рекламный экран на стене далёкого торгового центра.
Октябрь всегда — время встреч с людьми, которые, теперь я это знаю, идут по своим маршрутам и сюда, в мою ветвь Яви, забрели случайно. А быть может, и не случайно, я ещё не во всём разобрался.
Знаю только, что некоторые из них приходят сюда, чтобы оставлять знаки.
Нет, конечно, не все они осознают свою задачу. Многие даже не замечают, что оказались в другой ветке Яви, они заняты своими делами, задерживаются здесь ненадолго и снова входят в привычную колею.
Уверен, и каждый из нас тоже оказывался в другой ветке, не замечая того. Это сложно заметить, если не развивать умение видеть мир специально. Тут даже набившие оскомину техники осознанности, которые сейчас рекламируют из каждого эзотерического утюга не помогут.
Я некоторые приёмы узнал и сейчас понемногу занимаюсь, но успехи очень сомнительные. Хотя, некоторые признаки подмечать начал.
Например, ощущение странности окружающего пространства. Оно всё то же, ничего не изменилось, но, вдруг, ты совершенно точно понимаешь, что оно вокруг тебя непривычно большое или, наоборот, площадь на выходе из метро сжалась, и кажется маленьким двориком.
Или свет. Как раз в конце октября и начале ноября его изменения я чуствую острее всего. В городе это время серого, чёрного и золотого. Днём город серый, он сливается с нависшим над ним небом, но явь быстро устаёт от серости и проваливается в чёрную с золотом ночь. В свете фонарей даже размякшие обесцвеченные листья становятся лужицами золота, а тьма по их краям делается текучей, подвижной.
Если вглядываться в эту темноту границы, можно понять, где ты идёшь. Там, где ветви наслаиваются друг на друга, эта темнота делается текучей, подрагивающей, словно вода, в которую кинули камушек, круги уже разошлись, осталось лишь лёгкое колыхание на поверхности.
Я ведь уже говорил, такое происходит с каждым. Если обратить внимание на знаки, то можно откликнуться на них и погрузиться в другую ветвь глубже — как это произошло со мной, когда я вышел в другой вариант Площади Революции.
Или пройти по кромке миров и забежать по дороге домой в магазин за хлебом.
Большинство тех, кто оставляет знаки, сделав своё дело, забегают за хлебом.
Чаще всего это дети и подростки. Неудивительно — они сильнее и ярче откликаются на призыв, они ещё открыты миру. А маленькие дети, если я правильно понял то, что слышал от разных своих собеседников, и вовсе живут как бы сразу в нескольких ветвях Яви одновременно.
Потом их плотное тело окончательно собирается в одной из ветвей, и этот вариант Яви становится для человпека основным, определяющим.
Я так и не понял до конца, что же происходит с остальным составом человека после смерти его физического тела в основной линии существования.
Об этом говорят неохотно, или мне не хватает понимания, чтобы правильно осознать и выразить словами сказанное.
Впрочем, я отвлёкся.
На меня иногда находит — я начинаю писать об одном, а потом обнаруживаю, что мысль ушла куда-то в сторону, и я пытаюсь на бумаге разобраться с тем, что не даёт мне покоя, или что я не до конца понимаю.
Так вот, я говорил о тех, кто осталвяет знаки, и тех, кто их стирает.
Знаете, стоит лишь начать чуть внимательнее присматриваться к граффити, наклейкам и прочим несанкционированным украшательствам города, и очень быстро вы поймёте, что некоторые из этих значков и надписей отличаются от общей массы.
Они — другие.
Смотришь на них, и ощущаешь внутренний толчок. Они несут какое-то послание. Не просто сообщают, что Саша очень хочет Дашу или хочет поздравить “котёнка — с днём рождения”. Ну или оповестить: “Московский патриархат, или смерть” (я такую наклейку дня три подряд в переходе между Боровицкой и Арбатской видел). Это послания без адресата. Они бытовые, фоновые. Люди просто что-то выкрикивают в пустоту, обозначают своё присутствие. Это отголосок установки межевых столбов, отзвук стука топора, вырубающего граничную метку.
По этим меткам взгляд скользит не останавливаясь.
Но есть другие. Я вижу их, и внутри что-то откликается. Я понимаю, что подсмотрел что-то, что предназначается не мне, я не могу понять до конца смысл увиденного.
“Свято место — пусто” написал кто-то на стене павильона “Связной”.
“Живи, умри и снова” — цепляется взгляд, и фраза запусукает во мне какой-то непонятный процесс, нечто смутное и неопределённое. И всплывает в сознании вновь и вновь.
Интересно, что в одних районах Москвы таких знаков довольно много, а в других они мне не попадались вообще.
Отчего это зависит, я пока не понял. Совершенно точно не от возраста домов и обжитости района. Вот, скажем, на Бауманской таких знаков бывает много, а в Измайлово, на Ярославке или Новокузнецкой — мало.
И далеко не всегда они нанесены на поверхности. Например, в солнечном, неестественно тёплом сентябре 2020-го года я увидел в проходе торгового центра что идёт от метро “Бауманская” к Спартаковской улице аккуратно разложенные квадратом конфеты.
Кто их положил, кого они приманивали, я не знаю. Уверен только, что я увидел их потому, что снова вышел за привычные маршруты. В тот день и в то время меня не должно было быть в том районе, но внезапно тренер дочки предложил нам приехать на открытую тенировку, я отвёз её в доджо и почти час гулял по району, заглядывая туда, где никогда не был. Или — того, когда никогда не был.
Тогда я и увидел тех, кто стирает знаки.
Обыкновенный коммунальщик. Он старательно затирал замысловатый рисунок, который кто-то одним росчерком оставил в арке старого дома. Я его даже не сразу заметил, арку заполняла густая тень. Именно густая. Чуть более плотная, чем должна быть в такой солнечный день.
Я остановился, не входя в арку, и человек посмотрел на меня. Просто чуть повернул голову, не прекращая стирать рисунок. Я передёрнул плечами и быстро ушёл оттуда. Он был самым обычным. Синий с серым комбинезон, какие носят сотрудники “Жилищников”, стоптанные кроссовки, на голове заношенная бейсболка.
Что-то в нём было неправильное. Я до сих пор не могу понять что именно, но это ощущение неправильности было очень отчётливым и тревожно-неприятным.
Может, дело было в том, как он повернул голову, продолжая возить тряпкой по стене. Или в совершенной механистичности движений. Или в бесстрастности взгляда… Я не знаю.
По отдельности — ничего необычного, но всё вместе сложилось в сигнал опссности, и я ушёл оттуда не раздумывая.
Они очень не любят фотографироваться, эти люди, стирающие знаки. Они ведь стирают не каждую надпись. Вы обращали внимание, что многие надписи живут на стенах домов годами, а другие пропадают через несколько часов?
Это как раз те знаки, которые должны кому-то сказать нечто очень важное.
Не могу сказать, что я полностью разобрался, но знаю, что их очень быстро отслеживают и уничтожают.
И я не хочу лишний раз привлекать внимание тех, кто это делает.
Я думаю, часть этих знаков, это что-то вроде системы отбора. Послания что-то меняют в тех, кто способен их понять, и эти изменения постепенно накапливаются.
И рассчитаны они на тех, кто ещё способен менять маршруты своей жизни и старается создавать свою Явь.
Ведь, если вдуматься, обычный горожанин — существо на редкость предсказуемое и нехитрое. Больше всего он напоминает шарик в игре “Зума”. Была такая очень популярная в одно время компьютерная игрушка. Простая, как мычание, и с дичайшим гипнотическим эффектом. По спирали ползут разноцветные шарики, в центре сидит лягушка и плюётся такими же шариками. Цель — выстроить не меньше трёх шариков одного цвета в ряд.
Вот, горожане — такие шарики. Их движение совершенно предсказуемо. И засчёт этого их ареал обитания невероятно мал. Куда меньше, чем у наших предков лет так 150 – 200 назад. Но об этом мы ещё поговорим.
Примечания автора:
Этот текст я принципиально выкладываю бесплатно, но буду признателен за оценки и награды текста.
Прошу понять правильно — это не роман с четко определенным сюжетом. Информация мира приходит не по заказу, обрабатывать её я тоже не всегда могу быстро, к тому же, не всегда сразу понятно, как перевести её в понятные людям слова и образы. Не всегда сразу понятно — стоит ли, вообще, публиковать узнанное и пережитое.
