Я не хожу на кладбище. Мне там не хорошо. Я чувствую присутствие, которое, как мне чувствуется отягощает меня, лишает радости жизни.
Так было не всегда Когда-то, когда я была маленькая, мама брала меня с собой, не с кем было оставить. Каждую весну она покупала чёрную краску, подновить ограду, бархатцы, посадить в цветник. Мы брали с собой старый веник и банку для воды.
Ваганьковское кладбище старое, находится почти в центре Москвы, и там много красивых памятников, мраморных скульптур ангелов и интересных бюстов. Теперь оно стало мемориальным, а во времена моего детства это просто был огромный город мертвых, который вызывал живой интерес ребенка своей необычной атмосферой, малопонятными надписями и фигурами на постаментах. Я глазела по сторонам, читала плаксивые надписи и была очень далека от того горя и печали, которые предполагает атмосфера этого места.
Но по мере того, как я подрастала, мне становилось понятно, для чего мама таскает меня с собой: она хотела, чтобы я запомнила дорогу. А я не хотела ее запоминать и сказала, что больше не буду туда ездить, и не стала.
Однако, когда ушла мама. Кладбище взяло свою лепту. Помню, как мне было плохо, и снова не желала туда ходить. "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов", — сказала я себе.
Прошло ещё шесть лет, и мне пришлось хоронить папу. Помня свой прошлый печальный опыт, я решила зайти с другой стороны. Наш погребальный обряд — часть эгрегора. А эгрегор — это разумная энергия. Более того, у каждого места есть Дух. Вот я и стала разговаривать с эгрегором, с Духом места, просить у них разрешения на свои действия и дарить им свет моего сердца, мое доброе отношение, просить содействия и благодарить за него.
Мы с дочкой привезли урну с прахом папы вдвоём. С нами никого больше не было. Более того, я забыла накануне позвонить бригадиру могильщиков, чтобы они заранее подготовили место для захоронения. Была ранняя весна, земля мерзлая. Я звонила уже с дороги, готовая к тому, что мне откажут, и придется вести прах домой. А мне этого совсем не хотелось. Бригадир не отказал и сказал, что вышлет человека копать.
У меня были свои представления о том, какие люди занимаются этим ремеслом. В воображении рисовалась опухшая пропитая физиономия опустившегося человека. Такими обычно изображают могильщиков в кино.
— Ну что ж, — решила я, — надо потерпеть. И мы с дочкой пошли отыскивать нужный нам участок. Мы немного заплутали и приняли сначала за могильщика какого-то мужчину, разгуливающего среди могил. Оказалось, это был помешавшийся человек, похоронивший всех. Он просто уже не мог их оставить, и проводил около них все свое время.
Насилу освободившись от несчастного, мы наконец свернули на расчищенную ведущую к нашему участку дорожку. Там уже было подготовлено место, а рядом довольно молодой аккуратно одетый в униформу мужчина бережно руками поправлял отвалы земли.
Мы поздоровались, он принял урну, сделал то, что я попросила. Потом снова руками, какими-то почти нежными движениями все привел в порядок. Голосом которому могли бы позавидовать некоторые священнослужители произнес очень простые и правильные слова, и тут я словно очнулась и посмотрела ему прямо в глаза, и утонула в их синеве.
Я знала это лицо, видела его на сотнях картин, видела в своём воображении. Но я никак не ожидала встретить его здесь, у человека такого занятия.
Вскоре он ушёл, оставив нас с нашими молитвами. Дочка зажгла свечу и, наверное, читала заупокойную. Я же стояла и смотрела в высокое по зимнему белесое очерченное стволами берёз небо, смотрела и снова видела синие-пресиние глаза. Я знала, что Он всегда с нами, что никто никуда не уходит. Снова, как в детстве мне не было тяжело на кладбище. Свет синих глаз словно приподнимал меня над моими переживаниями.
Я и сейчас иногда вижу взгляд этих синих глаз, и то, что в них читаю, вряд ли могу выразить словами.
12.08.24.
