Я живу с ним уже семь лет. Кто он? Обычный мужчина за сорок, не красавец и не урод, с небольшим проблеском седины в непослушных вихрах, которая, впрочем, его нисколько не старит. Он добрый, покладистый, честный… Зовут его Юлиан (вот ведь имечко ему придумали родители, наверное, кто-то из них увлекался детективами Юлиана Семёнова, или же им не давала покоя слава Юлия Цезаря). Мне сейчас уже… впрочем, это не так важно, к тому же особам женского пола неприлично указывать на их возраст. Скажу лишь, что я жгучая брюнетка средних лет с прекрасной фигуркой и большими серыми глазами. Живём мы с Юлианом, как и многие, не то чтобы душа в душу, но и особых разногласий нет. Бывает, что он в чём-то со мной не согласен, бывает, что меня что-то не устраивает. Он в таких случаях настойчиво, но, увы, безрезультатно пытается мне объяснить, в чём я неправа, я же — просто ухожу в другую комнату и некоторое время делаю вид, что его не замечаю.
Живём мы с Юлианом в шахтёрском городе Донецке, в его двухкомнатной квартирке, доставшейся от родителей, на первом этаже пятиэтажного дома. Райончик, в котором мы обитаем, всегда был тихим и спокойным, и единственное, что меня раздражало, так это весенний ор местных котов. Они, казалось, толпами бродят под окнами и не дают спокойно спать. Впрочем, всё это можно пережить, и мы действительно переживали. Проходило время, ночные пения прекращались, но вот что серьёзно нас теперь беспокоит с некоторых пор, так это то, что наш город уже много лет является прифронтовым, и его ежедневно сотрясает от разрывов снарядов и ракет, регулярно прилетаемых из-за линии фронта. Точнее сказать, это очень беспокоит Юлиана, а я, видя испуг в его грустных, серых глазах, тоже не могу оставаться равнодушной. И Юлиан, и я любим свой город, так как родились и выросли здесь, поэтому о том, чтобы уехать куда-нибудь подальше от войны, у нас не было даже мысли. “Видимо, карма у нас такая”, — говорит он тихим взволнованным голосом после того, как прогремел очередной взрыв, сотрясая округу и дребезжа леденящим ознобом оконных стёкол в стареньких деревянных рамах.
Мой Юлиан уже много лет увлекается восточными философиями и теперь всё, происходящее вокруг, пытается трактовать с точки зрения восточных мудрецов. В такие моменты он всё ещё напряжённой от испуга ладошкой, точно младенца, нежно гладит меня по голове. Так он пытается успокоить меня и себя, каким-то шестым чувством понимая, что именно я в такие минуты могу дать ему то, что ему нужно. Словно ища у меня подтверждения своих слов, Юлиан пытается заглянуть мне в глаза. Я же стараюсь на него не смотреть, чтобы своим взглядом не выдать то, что меня всё происходящее за пределами квартиры вовсе не волнует, а про карму и прочие такие штучки я знаю гораздо больше, чем он. Именно карма, будто бы невзначай, и свела нас вместе. Он, несмотря на свои познания в восточных науках, конечно, думает, что это его заслуга. Ну что ж, пусть себе думает, я вовсе не собираюсь его в этом переубеждать, пусть немного потешит своё самолюбие. Я кладу голову ему на колени и делаю вид, что получаю огромное удовольствие от его ласк. Юлиан даже не догадывается, что в это время я в который раз начинаю серьёзную работу с его разбалансированной от перенесённого стресса аурой, восстанавливаю начавшие разрываться нейронные связи и делаю ещё множество мелких, не видимых глазом, но очень важных для сохранения его здоровья дел.
Когда-то, в одной из прошлых жизней, о которых люди забывают ещё в младенчестве, мы жили в Индии, и случай свёл нас у небольшой речки. В той жизни он был молодым принцем, и звали его Аванидра. Юлиан, естественно, ничего этого не помнит, но я-то помню всё, поэтому мысленно улыбаюсь, сравнивая его прежние царские хоромы и нынешнюю двухкомнатную квартирку в хрущёвке. В этой жизни он работает на металлургическом заводе и даже не занимает никакой ответственной должности. В прошлой же — будучи наследником индийского шаха, Аванидра не имел никаких забот. Однажды, возвращаясь в компании друзей и придворных слуг домой, он лично убил огромного тигра-людоеда. Хищник беззвучно подкрался к своей жертве — молодой девушке, которую звали Гаури, и уже был готов к прыжку, когда стрела, выпущенная из лука высокопоставленного вельможи, пронзила его шею. Зверь, так и не сделав своего решающего действия, как подкошенный, рухнул на землю, с треском ломая прибрежные кусты. Гаури резко обернулась на звук. От открывшейся взору картины в её чёрных, словно безлунная ночь, глазах отрзился ужас. Не обратив внимания на звук разбившегося о камень кувшина с водой, выпавшего из ослабших рук, она живо представила себе то, что могло бы произойти с ней, не будь поблизости принца, и её ноги сами по себе подкосились. Молодой вельможа с невозмутимым видом и царской осанкой гордо прошествовал на своём великолепном коне мимо испуганной девушки, решив, что её бледный вид и коленопреклонение есть не что иное, как обычное почитание и волнение, испытываемые всяким простолюдином при виде царственной особы. Единственное до чего он снизошёл, так это сделать небрежный повелительный жест своим слугам, чтобы те подобрали нежданную добычу. Гаури же, являлась дочерью брамина и поэтому очень хорошо разбиралась в тонкостях кармических вещей. Как только страх, сковавший девичье тело, начал отпускать свои железные объятия, она поняла, что в следующем своём воплощении, хочет того или нет, но должна будет отдать долг и тоже спасти того, кто спас её сейчас.
Рука Юлиана замерла на моей макушке. Я прислушалась к его биоритмам и поняла, что больше его жизни и здоровью ничего не угрожает. Слава Всевышнему, все жизненные процессы в теле моего мужчины нормализовались. Давление в норме. Внутренняя энергия, благодаря моей работе, больше не встречая никаких заторов, словно очищенный от мусора ручей, свободно текла по многочисленным меридианам, невидимой паутиной переплетающихся в его теле. Украдкой взглянув на Юлиана, я увидела его спокойный, отрешённый взгляд, направленный куда-то в распахнутое окно и поспешила на улицу, чтобы поскорее сбросить в землю всю негативную энергетику, собранную у него. “Какие превратности судьбы… — размышляла я, не спеша прохаживаясь по горячей, нагретой летним солнцем земле. — В прошлом своём воплощении он был бесстрашным воином, а в этой, хотя и не слыл трусом, но всё же волей-неволей вздрагивал от каждого громкого звука, а его сердце, будто обезумевший барабан, начинало бешено колотиться в груди. Так, дружок, меня надолго не хватит. Несмотря на все ресурсы, дарованные мне в этой жизни, они ведь тоже не безграничны…”
Вернувшись через полчаса домой, я застала Юлиана на кухне. Он любил приготовить себе чего-нибудь вегетарианского. В моей предыдущей жизни семья брамина тоже никогда не употребляла животных продуктов. Не ела их и я. Один лишь только раз, поддавшись искушению познать, чем же всё-таки питаются люди из касты неприкасаемых, я попробовала кусочек жареного мяса. Тогда мне это ужасно не понравилось, но…
В этой жизни я не просто люблю, я обожаю и рыбу, и мясо, а также всё, что приготовлено из этих продуктов, поэтому, демонстративно развернувшись у дверей кухни, я вернулась в комнату и легла на наш старенький диван. Словно маленький ребёнок, я свернулась калачиком и сделала вид, что сплю. Прошло минут десять, пока на кухне прекратилось шипение овощей на сковороде, и раздался звук доставаемой из шкафа посуды. Вот Юлиан соскрёб приготовленную пищу в тарелку, шумно выдвинул из-под кухонного стола табуретку и сел. Моё сердце сжалось от обиды. “Я для тебя делаю всё, что могу, — с горечью размышляла я, сглатывая вязкую слюну, а ты…”. Однако… что это? Табуретка вновь загремела, видимо, сдвигаясь в сторону, послышались торопливые шаги. Открылся холодильник, зашелестел целлофановый пакет… Неужели он не забыл про меня?
— Кыс, кыс, кыс, — послышалось с кухни. — Мурочка, ты где?
Я для пущей важности выждала ещё несколько секунд, но моё сердечко уже трепетало от радости. “Нет, он меня любит, и он меня не забыл!” Терпеть больше не было сил. Я резво спрыгнула с дивана и в несколько прыжков очутилась на кухне. В моей миске лежала горка любимой черноморки. Забыв про недавнюю обиду, я набросилась на своё любимое лакомство. Юлиан с нежностью провёл своей тёплой ладошкой по моей мягкой шёрстке.
— Ешь, моя хорошая, ешь, моя кошечка, — сказал он ласково и тоже принялся за свою еду.
