Не такой. Книга первая
Не такой 2. Гл.4 / Не такой 2. Гл.5
Лидочка вместе с мальчишками с удовольствием скатывала из маленьких снежных лепёшек большие тяжёлые шары. Они уже с полчаса под руководством Раисы Ивановны пытались слепить снежную бабу. Изрядно выкачавшись в мокром снегу и промочив свои варежки и одежду, их троица, наконец, скатала последний, самый маленький, ком, который нянечка легко водрузила на два других чуть побольше. Ещё несколько дней назад это бессмысленное и бесполезное занятие показалось бы Лидочке нудным и глупым, но сегодня она, словно настоящий ребёнок, веселилась вместе со своими сверстниками, падая в сугробы и набирая полные варежки снега. После разговора с Краком она чувствовала, как раз за разом в её организм вбрасываются гормоны счастья, а потому хорошее настроение не покидало её.
“Как здорово, что Крак мальчишка, и у нас может получится неплохой тандем, — думала она, в очередной раз вылезая из сугроба и терпеливо дожидаясь, пока Раиса Ивановна струсит прилипший к одежде снег. — Но для обретения собственной, более мощной силы, думаю, нужно всё же продолжать собирать гаввах[1]. Ещё ведь не известно, как мой земляк поведёт себя. Захочет ли объединить наши инь и янь энергии, чтобы стать единым целым, своего рода, двуполым существом, какими мы были на своей планете. Эх, только бы у нас всё получилось, как мне этого хочется… А пока… Что ж, пока у меня из девяти необходимых имеются всего лишь две жертвы: неудачник-вор, для которого я немножко усилила воздействие яда змеи, да подонок и хлыщ Беспалов. Этот праведник Витюша, — Лидочка тайком бросила взгляд на своего товарища по детскому саду, — хотел его лишь пугнуть, чтобы отвадить от своих родителей, но меня-то такой вариант не устраивает, — девчонка еле заметно скривила губы в злорадной ухмылке. — Пришлось вот и здесь чуток усилить эффект от его воздействия так, чтобы отправить этого самоуверенного летёху, как говорят земляне, к праотцам. Жаль, что этого старикашку–профессора с козлиной бородкой Витька сам доконал. Эх, кабы знать раньше его замысел, у меня уже было бы три жертвоприношения великому змею Апофису[2]”.
— Вы ещё долго будете здесь развлекаться? — оборвал размышления Лидочки голос одного из охранников, который, громко и неустанно шкрябая по асфальту деревянной лопатой, очищал территорию, прилегающую к интернату, от снега.
— Нет, — весело ответила Раиса Ивановна, у которой тоже поднялось настроение. — Сейчас уже будем заходить. Дети, — громко скомандовала она, — быстренько заканчиваем и идём в помещение. Дяде Серёже здесь тоже нужно навести порядок.
В это время раздался сигнал машины, и второй охранник, сидевший в караулке, выскочил на улицу и открыл ворота. Все заинтересованно повернули головы в ту сторону. Во двор въехал новенький “Москвич — 408”, модель, которая ещё только в прошлом году поступила в продажу. За рулём сидел начальник интерната Зарубин, а рядом с ним какой-то незнакомый мужчина лет шестидесяти. Увидев постороннего, нянечка, видимо, выполняя указания, данные ей относительно таких ситуаций, заторопилась и, не дав детям толком привести снеговика в надлежащий вид, быстренько увела их внутрь здания.
Зарубин вырулил на очищенную от снега стоянку и первым вышел из автомобиля. Дождавшись, когда его спутник тоже выйдет из машины, он рукой указал в сторону интерната и сказал:
— Вот это, Антон Петрович, и есть моё хозяйство. Пройдёмте, пожалуйста.
Незнакомый мужчина почтительно кивнул, и они неспешно направились по дорожке к входу в здание.
Антон Петрович Кривцов являлся профессором на кафедре археологии Московского государственного университета. Среднего роста, в меру полноватый, одетый в пальто и каракулевую шапку, из-под которой смотрели ясные серые глаза, он больше походил на члена правительства, нежели на служащего из университета. Продвигаясь вдоль насыпанных, словно брустверы, по краям дорожки снежных куч, профессор с любопытством оглядывал всё вокруг. И его любопытство было вполне оправданным, так как он являлся одним из немногочисленных граждан Советского Союза, получивших разрешение посетить это секретное заведение. Конечно, во многом это была заслуга его хорошего знакомого Игната Самойлова, работавшего в секретном отделе КГБ. Если бы не он, то Кривцов никогда бы даже и не услышал о таком феномене как перемещение во времени и о том, что есть мальчик, попавший в это время из прошлого века.
Однако знакомство знакомством, но перед тем как привезти сюда, с профессором провели серьёзную беседу в одном из кабинетов на Лубянке, да ещё и взяли с него подписку о неразглашении государственной тайны. Выходя весь в поту от волнения из здания КГБ, Кривцов уже подумывал, а не отказаться ли от этой поездки. Однако желание увидеться и поговорить с очевидцем событий прошлого столетия пересилило все его сомнения и страх. Преодолевая на самолёте расстояние от Москвы до Зарецка, он прекрасно понимал, почему секретный объект находится не в самой столице, а в небольшом лесочке, в окрестностях ничем не примечательного рабочего города. Прикинув в уме все за и против, Кривцов пришёл к выводу, что это было вполне здравое решение. Шпионов хватало во все времена, и сохранить государственную тайну в огромном многолюдном городе, в то время когда социалистическое государство уже много лет находится в состоянии холодной войны с Америкой, было куда сложнее, чем здесь.
Войдя внутрь интерната, он заметил в конце коридора, беседовавших о чём-то мужчину и женщину. Увидев незнакомого человека, мужчина с хмурым выражением лица тут же распрощался с собеседницей и, по пути пожав руку Зарубину, молча вышел на улицу. Профессор снял шапку, пригладил редкие седые волосы и, расстегнув пальто, вопросительно взглянул на майора.
— Пройдёмте в комнату для посетителей, — сказал тот, указывая на одну из дверей. — Там вам будет удобно беседовать, а также там есть вешалка, и можно будет раздеться. У нас здесь хорошо топят, — улыбнулся майор.
— Да-да, дети… — понимающе кивнул профессор.
Комната для посетителей не представляла из себя ничего особенного. Обстановка была довольно скромной: кожаный диван, несколько деревянных стульев, стол и небольшое овальное зеркало на стене. Однако, несмотря на аскетичность, помещение казалось очень даже уютным. Возможно, этому способствовали несколько репродукций картин, которые, кроме привычного портрета вождя, украшали интерьер, а быть может, домашний уют создавали голубенькие шторы, волнами свисающие по краям небольшого зарешёченного окна. В гостевой комнате было не просто тепло, а жарко, поэтому, чтобы не вспотеть (в его возрасте это ни к чему хорошему не приведёт), Кривцов поторопился снять пальто.
— Присаживайтесь, где вам будет удобно, — сказал Зарубин, — а я схожу, посмотрю, что делает наш Порфирий.
Не прошло и пяти минут, как начальник интерната вернулся, ведя за руку крепенького мальчишку лет семи. Его непривычно длинные волосы, достигающие плеч, были настолько черны, что лицо казалось неестественно бледным. Увидев парнишку, Кривцов был немного разочарован. Он-то уже напредставлял в своей голове, что увидит невесть кого, а здесь перед ним предстал, судя по походке и по выражению лица, какой-то затурканный колхозный ребёнок. Если бы не эта белизна кожи, больше присущая аристократам, то профессор мог бы поклясться чем угодно, что мальчишка далеко не дворянского происхождения.
— Вот, знакомьтесь, — бодрым голосом, видимо, чтобы поддержать своего питомца, сказал Зарубин, — это наш Порфирий Поликарпович Демидов. — Кривцов удивлённо приподнял брови, услышав знакомую фамилию. — А это, — майор обращался теперь к мальчишке, — профессор исторических наук Антон Петрович Кривцов. Ну, Фира, поздоровайся с нашим гостем.
— Здравствуйте, — негромко произнёс Порфирий и исподлобья взглянул на профессора.
— Здравствуй, — ответил Антон Петрович и протянул мальчику руку.
Тот покосился на начальника интерната и, получив разрешение кивком головы, тоже протянул вперёд свою ладошку. Аккуратно пожав Фире его маленькую ручку, профессор улыбнулся, стараясь расположить к себе предстоящего собеседника, и сказал:
— Я приехал из Москвы и хотел бы задать тебе несколько вопросов… Ты не против, если мы с тобой немного побеседуем?
Мальчишка вновь взглянул на майора и отрицательно помахал головой.
— Ну, вы располагайтесь здесь, как вам будет удобно, а я присяду в сторонке, чтобы вам не мешать, — вклинился в разговор Зарубин. — Вы уж извините, Антон Петрович, но вести беседу вам разрешено только в моём присутствии.
— Что вы, что вы, — залепетал Кривцов. — Конечно… Я всё понимаю…
— Вот и хорошо. Фира, — обратился майор к мальчишке, — ты где хочешь присесть?
Тот сначала равнодушно пожал плечами, но, подумав, залез на диван и уселся на самом краю, свесив свои короткие ножки. Внимание профессора привлекли тёплые, ручной вязки носки красного цвета. Несколько секунд он молча пялился на ступни Порфирия, а потом решительно взял один из стульев, стоявших у стены, и сел напротив мальчишки. Майор же, не обращая ни на кого внимания, уселся возле стола, на котором лежали газеты. Он взял первую попавшуюся, развернул и сделал вид, что углубился в чтение. Некоторое время в комнате царило молчание, мальчишка и пожилой мужчина, годившийся ему в дедушки, с любопытством рассматривали друг друга. Профессор смотрел прямо и открыто, соображая, с чего начать разговор, а Порфирий лишь время от времени, поднимая глаза и бросая немного робкий взгляд на незнакомого ему человека.
— Скажи, Фира, — наконец, заговорил Антон Петрович, — а ты случайно не родственник заводчиков Демидовых?
— Нет, — замотал головой мальчишка.
— А кто твои родители?
— Тятя был управляющим на постоялом дворе, маменька… — Порфирий запнулся, видимо, соображая как охарактеризовать занятие родительницы. — Маменька воспитывала нас, — наконец вымолвил он.
— А сколько вас было, много?
— Девять душ.
Теперь задумался профессор, соображая, как дальше строить беседу.
— А из какого ты города?
— Из Перми.
— Вот как! — искренне удивился профессор и недоверчиво взглянул на мальчишку. Он почему-то вдруг усомнился в искренности собеседника. Говор у того, конечно, был необычный, но что больше всего смущало Кривцова, так это фамилия Демидов. Для него всё, что было связано с этой фамилией, тут же вызывало ассоциацию со знаменитой уральской династией. Он ведь многое знал об этой семье. Знал, например, что Акинфий Никитич Демидов, можно сказать, основоположник металлургического производства на Урале, один из своих главных заводов построил в городе Нижний Тагил, а от него-то всего около четырёх часов езды до Перми. Случайно ли то, что мальчишка является однофамильцем? Не врёт ли он, открещиваясь от родства с теми самыми Демидовыми? — А сколько тебе лет? — решил пока что сменить тему Антон Петрович.
— Семь с половиной.
— А скажи… — Кривцов немного помедлил, прежде чем задать самый волнующий его вопрос, — из какого года ты к нам сюда попал?
Мальчишка взглянул на начальника интерната, но увидев, что тот увлечён чтением, ответил:
— Осенью тысяча восемьсот сорок четвёртого года.
Назвав дату, Порфирий засмущался и опустил взгляд в пол. Видимо, этот вопрос ему задавали уже не один раз, и так же, как сейчас вот у этого профессора, в глазах тех, кто вёл с ним беседу, обычно отражалось недоверие.
— Это, если мне не изменяет память, в то время на престоле был царь Александр? — задал провокационный вопрос профессор. Если этот малец действительно аферист, то он вряд ли выучил всю родословную русских царей.
— Не-е-е, — уверенно возразил Порфирий, вскинув голову, — у нас тогда батюшка император Никола́й Первый царствовал. Александр Первый был до́ него.
— Да-да, ты прав… Что-то я напутал… Конечно же, Николай… — профессор в который раз пристально посмотрел на своего собеседника. Несмотря на то, что очень даже компетентные товарищи уверяли, а теперь и сам Порфирий подтвердил, что прибыл в наше время из прошлого века, тем не менее, его консервативно-атеистическое сознание всё же отказывалось в это верить. Казалось, что всё это какой-то немыслимый, дурацкий розыгрыш, который по известной только ей причине затеяла служба безопасности страны. Подсунули обычного мальчишку, заставили выучить даты, объяснили как себя вести, поставили задачу… Может, у них так готовят разведчиков, начиная подготовку с самого раннего детства? Чтобы немного прояснить ситуацию и постараться убедиться в натуралистичности происходящего, Антон Петрович спросил:
— Порфирий, а ты можешь рассказать, как так произошло… То есть я хочу спросить, каким образом ты сюда попал?
Мальчишка пожал плечами.
— Я не знаю… Лето выдалось тяжким. Голод был. Сначала случился пожар.
— Да-да, — подхватил профессор. — В этом году действительно по всей России, да и за границей тоже, были пожары.
— Ну да, — подтвердил маленький собеседник. — Опосля пожара грязь с неба полилась…
— Какая грязь, — в очередной раз удивился Кривцов.
Порфирий вновь пожал плечами.
— Я не знаю… Токмо затопило всех, кто в низинах жил. У кого подпол был — схоронило как и не было, а то и полдома грязью залило.
— Погоди, погоди, — видно было, что профессор доверяет мальчишке ещё меньше, чем раньше. — Про пожары я знаю, но откуда грязь-то взялась?
— Ясное дело, откуда, — буркнул маленький собеседник, — Фа́та ведь с неба ухнула.
— Что ухнуло? — не понял Кривцов.
— Ну, Фата, — повторил Порфирий.
— Извини, я не понимаю, — засмущался Антон Петрович. — Что такое Фа́та?
— Ну, месяц Фата.
— Постой, — вдруг посерьёзнел профессор. Его мозги уже потихоньку закипали и вовсе не по причине жары в комнате. — Ты, наверно, имеешь в виду Луну?
— Та нет же, — было заметно, что мальчишку начала раздражала такая тупость и непонятливость учёного мужа. — Луна, это месяц, который остался, а Фата, я же говорю, ухнула на Землю. Её куски начали падать на город. Начался сильный пожар, а за ним паводок…
— Тут ты Порфирий ошибаешься, — услышав весь этот антинаучный вздор, произнёс Кривцов и снисходительно улыбнулся. — У нас никогда не было двух месяцев.
— Тятька мне сказывал, — от волнения у Порфирия начали проскакивать уже не применяемые в этом времени слова, — чо у нас кадысь было три месяца.
— Бред какой-то, — громко прошептал профессор, вконец разочаровавшись в своём собеседнике и жалея о потраченном времени, которое он мог бы в эти предновогодние дни провести куда с большей пользой. А теперь вот, преодолев столько препятствий и натерпевшись столько страха, ему приходится слушать всю эту ахинею, которую несёт этот несмышлёныш.
— А ведь в этом что-то есть, — вдруг из-за газеты подал голос Зарубин.
— Что вы имеете в виду? — спросил Антон Петрович, переводя возмущённый взгляд на передовицу “Правды”.
— Вот смотрите, — майор сложил газету и бросил её на стол. — Название погибшего спутника Земли, как говорит Порфирий — Фата. Возможно, отсюда и произошло слово “фатальный”. Фатальный исход, например. То есть что-то, что закончилось трагически… Слово-то не такое древнее.
— Ну, знаете, — возмутился Кривцов, — так можно любое слово перевернуть с ног на голову и объяснить то, что ни в какие ворота, извините, не лезет. Я, уважаемый Михаил Трофимович, занимаюсь историей, а не лингвистикой, но даже я знаю, что слово “фатальный” произошло от латинского “фатум” — рок, судьба.
— Но можно же допустить как версию, что слово всё-таки имеет русское происхождение?
— Нет, нельзя! За сорок с лишним лет, которые я посвятил изучению исторической науки, я пока что ни в одной заслуживающей уважения книге или манускрипте не встречал, чтобы у Земли было три спутника!
— Может, плохо искали, — ухмыльнулся майор.
— Вы забываете, что я профессор исторических наук.
— А скажите, — в отличие от Кривцова голос майора звучал как обычно ровно и спокойно, — вы в какой-нибудь заслуживающей уважения книге читали, чтобы человек мог переместиться из прошлого в будущее?
— Но… ну… — Антон Петрович, наверное, впервые не смог найти подходящих аргументов, чтобы опровергнуть слова Зарубина. Всю свою жизнь Антон Петрович посвятил упорядочению и доказательству существующих исторических фактов, которые дошли до наших дней благодаря сохранившимся летописям, книгам и археологическим находкам. Он рылся в архивах, участвовал во многих археологических экспедициях… Уже получив свою учёную степень, прикладывал немало сил и таланта, чтобы вести непримиримую борьбу с недалёкими по содержанию теориями всевозможных выскочек от истории, которые, по его мнению, желали сделать себе быструю карьеру на найденном невзначай артефакте, не стоящего и выеденного яйца, и произвести фурор на пустом месте. Вот и теперь ему предстояло сделать выбор: либо принять то, что говорит этот сопливый, ещё неизвестно откуда сюда попавший мальчишка, и тем самым весь труд своей жизни пустить псу под хвост, либо деликатно отказаться от дальнейшей беседы и остаться, как говорится, при своих интересах. Весь азарт и задор, с которыми Кривцов вошёл в здание интерната, вдруг растаяли, словно ночное наваждение. — Что ж, — после долгой паузы, во время которой майор и Порфирий молча смотрели на него, произнёс профессор, — было очень интересно с вами, молодой человек, побеседовать. Пожалуй, я удовлетворил своё любопытство, и теперь позвольте откланяться.
Антон Петрович решительно поднялся и направился к вешалке.
— Как, вы уже уходите? — удивился Зарубин.
— Да, знаете ли… — не оборачиваясь, ответил профессор, натягивая пальто. — Пожалуй, я пойду.
— Ну что ж, дело ваше, — не стал возражать майор. — Фира, иди, малыш, к себе в комнату, — добавил он, обращаясь к мальчишке.
Тот послушно слез с дивана и, не попрощавшись, удалился.
— Что ж вы так? — улыбнулся Михаил Трофимович. — Столько времени добивались встречи с Порфирием, и так вот вдруг — до свиданья…
— Потерял интерес, — буркнул профессор, не поднимая глаз. — Бывает…
“Хорошо, — размышлял он, снова снимая пальто, так как в спешке забыл вытащить из рукава шарф, — допустим, нет, только ДОПУСТИМ, что я поверю этому мальчишке. Ну где, скажите, и кому я смогу рассказать весь этот бред, который он мне здесь поведал? Своей супруге на кухне? Это, пожалуй, самый перспективный вариант. Да заикнись я о том, что в прошлом веке на Землю упала какая-то Фата, мои коллеги, в лучшем случае, подумают, что это какая-то блажь, выдумки выжившего из ума старикашки, в худшем же — высмеют и с треском и позором выпрут из университета на пенсию”.
— Ну-ну, — хмыкнул майор, наблюдая за гостем. — Что ж, тогда не буду вас задерживать. Одевайтесь, и я вас отвезу в город в вашу гостиницу.
[1] Жизненная энергия живого существа, которая высвобождается во время его смерти. Слово «гаввах» пошло от древних ритуалов-жертвоприношений, когда животное (а то и человека) убивали с максимальным причинением ему страдания.
[2] В египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, изначальная сила, олицетворяющая Хаос, извечный враг бога солнца Ра.
