Начало здесь
— Лариса Борисовна, — послышался сзади негромкий мужской голос.
Было ощущение, что человек не хочет, чтобы его услышал кто-либо ещё кроме той, к которой он обращался.
Лариса Петренко быстро оглянулась и, увидев невысокого пожилого мужчину в сером плаще, остановилась. Она переложила авоську с покупками в левую руку, давая возможность отдохнуть правой, и вопросительно посмотрела на незнакомца.
— Вы меня не узнаёте? — спросил тот, улыбаясь одними губами. — Меня зовут Альберт Яковлевич. Помните, мы с вами встречались в больнице, когда вы приводили Витю к нам на обследование.
— Ах, это вы… — произнесла женщина, делая вид, что только что вспомнила профессора. На самом деле день посещения больницы КГБ ей на всю жизнь врезался в память со всеми мелькавшими там лицами и событиями, произошедшими с ней.
— Хорошо, что вы меня узнали, — обрадовался профессор. — Скажите, у вас не найдётся минут пять на то, чтобы поговорить?
Лариса Борисовна немного подумала, и хотя ей дома ещё предстояла готовка ужина для семьи, она не смогла отказать Мицкевичу. К профессору, в отличие от старшего лейтенанта Беспалова, у неё, в общем-то, не было никаких претензий — человек просто выполнял свою работу.
— Хорошо, я вас слушаю, — сказала Петренко и, отвернувшись в сторону, сделала вид, что рассматривает окрестности.
Профессор, как и в первый день их знакомства, своим лицом вновь напомнил ей сказочного доктора Айболита, что и вызвало у Ларисы непроизвольную улыбку. Быстро овладев собой, она уже безо всяких эмоций взглянула на Мицкевича. Ей показалось, что тот сегодня чем-то взволнован. Профессор то и дело оглядывался по сторонам, а в его тихом голосе чувствовалось какое-то неуловимое напряжение.
— Давайте не здесь, Лариса Борисовна, — произнёс Альберт Яковлевич, в очередной раз бросив настороженный взгляд через плечо. — Если вы не против, пойдёмте, присядем вон на той скамеечке. — Он кивнул в сторону небольшого скверика.
Летом в это время в небольшом и уютном городском сквере, некогда разбитом возле ткацкой фабрики, вряд ли можно было бы найти хоть одно свободное местечко. Желающих побыть чуть ближе к природе, вырвавшись из жаркой и душной коробки своей квартиры, было достаточно, но в апреле здесь людей практически не было.
— Итак, я вас внимательно слушаю, — повторила женщина, усаживаясь на скамейку и с облегчением укладывая рядом свою авоську.
— Дело у меня к вам, Лариса Борисовна, очень серьёзное, — начал было профессор и снова замолчал. — Это, видите ли, касается вашего сына… — словно смущаясь, наконец, продолжил Мицкевич.
Лариса смотрела на собеседника не перебивая, а в её душе появилось щемящее чувство тревоги. Профессор вновь умолк, то ли собираясь с мыслями, то ли никак не решался высказать их вслух. Но вдруг его лицо странным образом изменилось. Образ доброго доктора Айболита внезапно исчез, и Ларисе даже показалось, что рядом с ней сидит уже совсем другой человек. Не Бармалей, конечно, но...
— Да… так вот, дело в том, уважаемая Лариса Борисовна, — уже вполне уверенно произнёс Мицкевич, — что тогда, во время исследования вашего сына, я, можно сказать, совершил должностное преступление, — профессор вновь бросил беглый взгляд по сторонам, после чего уставился сквозь стекляшки круглых очков на женщину.
— Но при чём тут Витя? — удивилась Петренко, всё ещё не понимая, что от неё хочет этот человек.
— Дело в том, — словно не услышав вопроса, продолжал профессор, — что энцефалограф, при исследовании мозга вашего сына, показал несколько иные результаты, чем я озвучил сотрудникам госбезопасности… И вы, надеюсь, понимаете почему.
— Я ничего не понимаю, — возразила Лариса, тоже поведя головой в разные стороны. Только если Мицкевич явно чего-то опасался, то она, скорее всего, подсознательно надеялась найти хоть какую-нибудь поддержку со стороны. Однако сквер был безлюден и тих. Альберт Яковлевич снял очки, достал платочек и, протерев и без того чистые стекла, вновь водрузил их себе на нос.
— Всё вы прекрасно понимаете, Лариса Борисовна, — укоризненно произнёс профессор, а в его глазах блеснул дьявольский огонёк. — Ваш сын уникальный ребёнок, и вы это знаете, но по каким-то своим причинам пытаетесь это скрыть. Знаю это и я, потому что вся моя работа и все мои научные изыскания связаны с такими вот необычными отклонениями в мозге человека. Ваш ребёнок, и это отчётливо зафиксировал прибор, обладает каким-то уникальным даром, а может быть и не одним. Я, рискуя потерять очень многое, умышленно скрыл этот факт от товарищей, которые приводили вас к нам в больницу, и в частности от лейтенанта Беспалова.
— А вы не боитесь, что я просто пойду и расскажу вашему начальству о том, что вы подтасовали, это ведь так называется, данные вашего исследования?
— Нет, Лариса Борисовна, не боюсь, — злорадно ухмыльнулся Мицкевич. — Если вы меня сдадите, то больше никогда не увидите своего сына.
— Это почему? — спросила Лариса, и от внимательного собеседника не укрылась появившаяся едва заметная вибрация в голосе.
— Да потому, что как только в отделе узнают, что он обладает незаурядными способностями, а они, несомненно, об этом узнают, его тут же поместят в специнтернат. А оттуда, знаете ли, назад дороги нет. Вы даже не представляете, что это такое — особый отдел КГБ и, видимо, мало знакомы со старшим лейтенантом Беспаловым. Это, я вам скажу, такой опасный человек, что, поверьте мне, будет лучше, если вы никогда не будете знакомы с ним близко.
Петренко тут же вспомнила больничный чулан и мерзкие, потные руки кагэбиста. По телу непроизвольно пробежала дрожь, и ей, несмотря на довольно тёплую погоду, стало зябко.
— Кстати, — продолжил профессор, — а вы случайно не знаете, как так получилось, что вместо вашего сына в интернат попал Толстых?
Лариса, всё ещё находясь под впечатлением от того, что ей наговорил Мицкевич, сразу не поняла, о чём тот её спрашивает.
— Что? — возвращаясь в реальность, переспросила она.
— Я говорю, как так вышло, что в интернат попал не ваш сын, а Гриша Толстых? Не иначе, как без участия вашего Вити не обошлось… А, Лариса Борисовна? — Альберт Яковлевич попытался заглянуть женщине в глаза, но та повернула голову в сторону выхода из сквера.
— Мне кажется, вы слишком много приписываете моему сыну, — сказала она не глядя на собеседника. — И я ничего не знаю про вашего Гришу, и не понимаю, чего вы хотите от меня. Вообще-то, мне нужно идти домой, готовить ужин для семьи. — Лариса попыталась встать, но профессор, крепко схватил её за руку. Выглядевший со стороны хлипеньким беззащитным старичком, он на самом деле имел крепкие руки.
— Сядьте! — строго приказал Мицкевич, сжав запястье у женщины так, что та чуть было не вскрикнула от боли. Бросив испуганный взгляд на профессора, Лариса Борисовна подчинилась приказу и безвольно опустилась на скамью. В её голове вдруг зашумело, а ноги перестали подчиняться, став словно ватными. — Нам нужно закончить разговор. — Альберт Яковлевич подождал, пока его собеседница оправится от шока, произошедшего вследствие его гипнотического воздействия на её волю, затем продолжил: — Дело в том, Лариса Борисовна, что мне нужны деньги. Много денег.
— Зачем? То есть… у нас нет денег, — в голове женщины немного прояснилось, и она вновь смогла думать и рассуждать логически. — Вы, наверное, нас с кем-то спутали…
— Нет, уважаемая Лариса Борисовна, я ни с кем вас не спутал, и мне прекрасно известен доход вашей семьи, — усмехнулся профессор. — От вас лично мне ничего не нужно, но я хочу, чтобы Витя просто помог мне выиграть их в лотерею.
— Но откуда вы… — начала было Лариса, но не договорила.
— Ага! — радостно воскликнул Альберт Яковлевич. — Значит, я не ошибся по поводу того, какие способности развиты у вашего сына. Были, значит, прецеденты, были!.. Только не понимаю, если у вашего пацана такие таланты, то почему вы до сих пор так живёте?
— Да не было у нас никаких прецедентов, — попробовала возмутиться Петренко, — и что вы имеете в виду, когда говорите, что мы “так живём”?
— Я имею в виду вот так, — профессор кивнул в сторону собеседницы, видимо, намекая на её скромный внешний вид.
— Мы нормально живём, как все.
— Ну-ну… “как все” — хмыкнул Мицкевич. — Скажите ещё, что вас всё устраивает…
— Представьте себе… Нас всё устраивает.
— Ну хорошо, хорошо, — тут же согласился профессор, так как в его планы не входило затевать спор по мелочам, вовсе не касающихся нужной ему темы. — Устраивает, так устраивает, это дело ваше. Вот вы спросили: зачем мне много денег? А я вам отвечу откровенно. Я ведь серьёзно болен. У меня, знаете ли, онкология, и мне требуется экстренное лечение. У нас в стране такие болезни, к сожалению, пока не лечат, но… — Мицкевич в который раз оглянулся по сторонам и, понизив громкость, продолжил: — Но у меня есть знакомые, которые смогут помочь мне выехать за границу, чтобы сделать операцию. Операция эта стоит денег и, как я уже сказал, больших денег. Так вот, я хочу, чтобы ваш сын просто мне помог. Разве это не гуманно и не благородно, помочь больному человеку, Лариса Борисовна? Тем более, что этот человек, нарушив должностные инструкции и не побоявшись людей из особого отдела, сохранил вам сына, умолчав о его способностях.
— Что-то вы не очень похожи на больного, — осторожно возразила Петренко, бросив скептический взгляд на румяные щёки собеседника.
— Болезнь, к моему счастью, была обнаружена на ранней стадии. Когда она начнёт прогрессировать, будет уже поздно что-либо предпринимать. Лечение необходимо именно сейчас. Только так есть шанс, что я останусь жив и не умру. Ну, так что?
— Я даже не знаю что сказать, — засомневалась Лариса. — И во что вы хотите играть?
— Да во что угодно, — тут же оживился профессор. — Хоть ипподром, хоть вещевая лотерея ДОСААФ[1]. Да мало ли сейчас всевозможных штуковин, при помощи которых государство выкачивает деньги у своих граждан… Так почему бы и нам не воспользоваться частью этих денег?
— Не нам, а вам, вы хотели сказать…
— Лариса Борисовна, не придирайтесь к словам.
— Кстати, у нас же в городе нет ипподрома…
— Это не так важно, есть лотереи… Ну, так что, вы поговорите с вашим сыном? Или, может, мы встретимся с ним так же, как сейчас — в уединённом месте, и сами всё обговорим?
— Нет, — категорически возразила Лариса Борисовна. — Я сама поговорю с Витей.
— Хорошо, только, пожалуйста, не затягивайте с разговором. В понедельник я вам позвоню.
— Но у нас нет телефона.
— Вот, видите, — снисходительно вздохнул профессор. — У вас даже телефона нет, а говорите, что хорошо живёте. — Заметив, что собеседница вновь начала хмуриться, Мицкевич быстро добавил:
— Впрочем, я имел в виду, что позвоню вам на работу.
— А откуда вы знаете мой рабочий телефон?
— Лариса Борисовна, вы меня удивляете… Вы забываете, к какой организации я имею честь принадлежать.
— Ах да… — равнодушно произнесла Петренко, поднимаясь со скамейки.
Теперь Альберт Яковлевич не стал ей в этом препятствовать. На улицах включились фонари, раскрасив сумерки в искусственные оранжевые цвета. Не попрощавшись, женщина заторопилась к выходу из сквера. Профессор проводил взглядом стройную женскую фигурку, которая вскоре исчезла за поворотом и произнёс:
— Ну что ж, как говорится, лёд тронулся…
Настроение у него было отличное. Напевая себе под нос какую-то весёлую песенку, Мицкевич тоже встал со скамьи и с наслаждением вдохнул порцию весеннего воздуха, наполненного запахами молодой листвы. Продолжая мурлыкать знакомый мотивчик, он бодро зашагал в противоположную сторону.
Глава 21
[1] Первая лотерея ДОСААФ была разыграна в 1966 году. Автор умышленно допустил неточность.
