Ника сидела в кабинете врача как на иголках. Доктор, женщина средних лет, особенно ничем не примечательная, что-то писала в карточке. Ника пришла к ней за направлением в больницу на аборт. Мама уже обо всем договорилась со стареньким знакомым доктором Михаилом Яковлевичем. Он сказал, что всё сделает. Но работал он в городской больнице, а туда требовалось направление. И вот Ника ждала, когда врач поликлиники ей его выпишет. Та закончила писать в карточке и подняла свои безцветные, словно вылинявшие, усталые глаза на Нику, молча пристально посмотрела, будто в самую душу. И вдруг закричала. Ника аж вздрогнула от неожиданности и от этого истошного крика.
— 18 лет. Дура. Ты понимаешь, что собираешься сделать. А если неудачно, и потом детей больше не будет. Ты хоть понимаешь, что это такое?
Ника упрямо сжала губы: они со Стасом оба только на втором курсе, живут в отгороженной от кухни пятиметровой комнате в однокомнатной квартире вместе с мамой. А та явно не готова стать бабушкой, ей бы свою жизнь устроить. Всю жизнь одна. Хоть вторую половину жизни надеется прожить с мужской поддержкой. Мама прямо сказала, что ребёнка Нике заводить рано. Да и сама Ника никакого желания рожать не чувствовала, да где и на что было воспитывать ребёнка.
Всего этого она не стала говорить орущей на неё женщине. Но вдруг за неё вступилась медсестра.
— Что Вы на неё кричите, Вера Ильинична? Она же не нагуляла, от мужа. Видимо, нет возможности.
И от этих её слов поддержки Ника разрыдалась. Они уже всё решили, что возьмут ребёнка из детского дома в случае неудачи. Собственно, решила она. Стас вёл себя как-то потерянно. На сообщение об аборте сказал:
— Как хочешь.
И со всем остальным соглашался, но почти невнятно, словно его это не касалось. Только мама была, как всегда невероятно деятельна и взяла всё на себя.
То ли от слов медсестры, то ли от слёз Ники доктор враз умолкла, сдулась, словно воздух из неё выпустили. Быстро подписала бумаги, шлёпнула печать.
— На, иди! — протянула направление и отвернулась.
На следующее утро Стас отвёз её в больницу. Ника терпеть не могла больничный запах. От него у нее начинало сосать под ложечкой и появлялось ощущение полной безнадежности, безсилия. Вот и сейчас войдя в палату на 10 человек, она тихонько заняла кровать, указанную ей сестрой, и постаралась стать как можно более незаметной. Все женщины в палате были старше. Почти у всех уже были дети.
От мамы Ника знала, что та заплатила Михаилу Яковлевичу за наркоз, остальным почти всем будут делать на-живую. И Ника чувствовала напряжение, царившее в палате. Замужние женщины ругали мужей, смеялись над двумя забеременевшими, якобы они не знали, как, девицами. Одна была ещё школьница, 9 класс, и утверждала, что она ещё девушка, и с мужчиной никогда не была. Другая пенсионного возраста незамужняя женщина была совершенно отчаявшаяся. Старая дева оказалась чуть ли не изнасилована соседом и сразу забеременела, и боялась родить и стать посмешищем для окружающих.
Ника едва слышала все эти разговоры, они долетали до её слуха приглушёнными, как через слой толстой ваты. Эти реалии взрослой женской жизни были для нее неприятным, даже страшным откровением, о котором она конечно знала. Но теперь ей предстояло всё это испытать на себе. И внутри у неё подрагивало и ноги мёрзли даже в шерстяных носках. И ещё, хотя вокруг было полно народа, Ника ощущала прежде никогда не ведомое ей одиночество — тотальное, безмерное. У него был железистый привкус и больничный запах.
Михаил Яковлевич приглашал всех по очереди в смотровую. Она пошла после всех. Её впервые осматривал врач-мужчина, и ей было очень стыдно.
— Завтра пойдёшь первая, — сказал он ей, — стар я стал, руки дрожат, потом могу напортачить.
Она кивнула, сначала не поняв, о чём он. А потом долго думала о тех женщинах, которых будут возить на чистку, если он напортачит. И снова на-живую…
Ночью Ника почти не спала. А утром, когда вошла в операционную, Михаил Яковлевич, не стесняясь второго молодого хирурга, протянул ей мамины деньги и сказал:
— Иди-ка ты домой, девонька. Нечего тебе здесь делать. Всё. Баста. Закрываю лавочку. Руки дрожат, да и Совесть больше не позволяет. Так что я теперь в этих делах не помощник. А маме скажи, что из неё выйдет прекрасная бабушка, молодая и красивая.
С этими словами Михаил Яковлевич совсем по-отечески взял её за руку и повёл из операционной.
Когда Ника приехала домой, она впервые увидела маму с заплаканным лицом. Та бросилась к ней, сгребла сразу всю, прижала, как в детстве и, всхлипывая, прошептала:
— Прости меня, дуру старую. Что натворила, чуть не погубила.
Справимся. Помогу.
— Ты нестарая, — сказала ошарашенная и растроганная Ника, — вот и Михаил Яковлевич так велел тебе передать.
Она протянула матери деньги.
— На приданное малышу, — сказала та и пошла относить дочкины вещи.
Все эти воспоминания проносились в голове Ники, пока она собирала сумку в роддом для жены своего сына, того самого ребёнка, которого жизнь уберегла от её убийственной незрелости и глупости.
«Жизнь всегда посылает нам помощников», — подумалось ей с благодарностью.
Ника вспомнила старого доктора, которому пришлось выполнять очень разную врачебную работу: и спасать, и прерывать беременность. И она помолилась за него, чтобы Бог простил ему все нарушения законов природы, ему и его потомкам. Ведь то, что он сделал для неё, было похоже на глубокое раскаяние. Да и не ей его судить. Ника склонилась над сумкой.
«Боже, какое счастье, что у детей всё по-другому. Бедная мама. Она не знала, не понимала. Какими слепыми мы были. Как заблуждались».
Ей снова увиделось мамино заплаканное лицо. И она мысленно утирала ей слёзы, прощая, прощая, прощая…
