Все, что я описываю на страницах этой книги, так или иначе, произошло со мной. В этом времени и пространстве, или в других — но со мной.
Чтобы не возникало лишних вопросов, на которые я не готов отвечать публично, я определил жанр этого текста, как «документальная сказка».
О чем эта сказка? О том, как создавать собственную Явь.
О людях и других существах, которые могут встреться, а могут и не встретиться вам на Пути через Явь.
О тех, кто закрашивает знаки, и об оборотнике-любопытнике. И о других интересных для меня встречах и разговорах, которые происходили в разных точках Многомирья.
Серые лизуны
Тогда я ещё не умел читать знаки. Да я даже не знал об их существовании. Я не знал почему их стирают, и кому они предназначены (кстати, знаки — они не только на стенах, так что их стирают гораздо страшнее, но об этом как-нибудь потом). Я ничего не знал о людях с других маршрутов и Техническом этаже. Я ещё не слышал, как приезжает Поезд из Петли, не разговаривал с дедом Колясычем и оборотником-любопытником. Я не видел и не ощущал Звёздный Тракт.
Не понимал что такое Путь. Я и сейчас, наверное, не очень понимаю, но пытаюсь его нащупать. Об этом сложно говорить, ещё сложнее писать — мешают старые навыки редактора и журналиста, желание выверить, исправить и подать в наиболее выгодном виде. А я хочу рассказать так, как это было во мне. Как оно происходит сейчас.
Например, я только недавно понял, что Путь — это колея, которую прокладываешь ты сам. Она может быть широкой или узкой, но в любом случае это то, что ты перерабатываешь и преобразуешь. Отсекая лишнее, ненужное, тормозящее.
Знал, точнее, слышал-то я об этом ещё в детстве и искренне обижался, недоумевал, злился, когда родители мне говорили, что я “разбрасываюсь”.
А вот понять, прожить и переработать, сделать частью своего Пути неразбрасывание я пытаюсь только сейчас.
Отсекать ненужное, раздавать накопившееся лишнее гораздо сложнее, чем кажется. Во всяком случае, поначалу. Это как сбрасывать вес, сушиться — результат привлекает, но привычка потреблять вкусные тортики и вечером ужинать котлеткой с макаронами встают крепостной стеной.
Но такие привычки, это не самое неприятное. Их можно преодолеть (спорим, и вы, и я сможем, было бы желание).
Гораздо хуже поймать серого лизуна.
Я же говорил, что не умел тогда читать знаки и не подозревал, что некоторые предупреждают как раз о серых лизунах.
В одного такого я и вляпался.
Даже помню, когда и где это случилось.
Я шёл домой — жили мы тогда на Нижней Первомайской. Удобнее всего было пройти от метро по Первомайской почти до остановки “Кинотеатр “Первомайский” и свернуть во дворы перед домом, в котором много лет живёт магазин “Свет”. Срезаешь вдоль торца дома, проходишь через двор и выруливаешь к углу другого дома. Того, где “Иголочка”, а сейчас ещё и маленькая, но пафосная кофейня с невкусным кофе.
Был конец осени, время мокрого асфальта, чёрного в оранжевом свете фонарей, острого запаха листвы во дворах и неверных дрожащих теней.
Я, как обычно, свернул во двор, и тут из меня словно выдернули что-то неощутимое, но очень нужное. Будто выключили ощущения мира.
Я сделался плаксиво-бессильным.
Помню, я чуть не сел на зелёную трубу ограды, настолько бессмысленно-унылой сделалась жизнь. Тёплый свет из окна моей квартиры, дочка, которая уже пришла из сада и ждёт, когда я стану её укладывать и рассказывать сказку, жена, которая скажет, чтоб я не засыпал вместе с дочкой и поставит кипятиться чайник… Всё стало жалким и ненужным.
А самым жалким и ненужным стал я.
День за днём я казался себе всё более жалким неудачником. Всё, что мне ещё недавно было интересно, всё, что я считал нужным и правильным, увлекательным и любопытным — всё это что-то внутри меня называло жалким, глупым, недостойным взрослого человека. Занудно-серый назойливый голосок постоянно твердил, что я должен непрерывно приносить какую-то пользу, которая должна измеряться только деньгами, а денег я зарабатываю мало, поэтому должен непрерывно совершать какие-то полезные действия по дому и хотя бы так оправдывать своё существование, но и тем, что я делаю, он был постоянно недоволен, и спираль эта закручивалась всё туже, ощущение собственной никчёмности становилось невыносимым.
Разумеется, всё это отражалось и на моих близких. Постоянное раздражительно-подавленное настроение, от души приправленное самоуничижением, это, знаете ли, даже профессиональный психотерапевт недолго выдержит.
Повезло мне в том, что я человек тихо упрямый и в каких-то вещах очень ответственный. Я продолжал ходить на работу, получать зарплату, гулять с дочкой, словом, я пытался жить нормальной жизнью здорового человека, хотя удавалось это только всё более напряжённым сознательным усилием.
Понимаете, я в какой-то момент решил, даже если я сам совершенно не имею значения, я жалок и бессмысленен, то мне остаётся одно — выполнять свои обязанности перед родом. Перед Предками и Потомками.
Эта мысль как-то ясно обозначилась в моей голове и, знаете, с тех пор там очень крепко сидит.
В этот время я даже умудрился закончить роман “Искатели миров” и отправить издателю.
Но спроси меня — что я читал в эти годы, что смотрел в кино или по телевизору, я не отвечу. Буквы скользили перед глазами, никак не отражаясь в сознании. Я отстранённо наблюдал, как исчезают чувства и эмоции, пока не осталась лишь неразлучная пара — страх и тоска.
Мой мир распадался.
Однажды мне приснился отец. Он был таким, каким я его очень хорошо запомнил — плотный, курносый, с прямым, пристальным, но всегда чуть “в себя” взглядом серых глаз. Он шёл по снегу мимо детских садиков, их у нас в советское время выстроили три в ряд, в руке старый брезентовый поводок, а рядом прыгает по сугробам эрделька Нора. Тоже уже ушедшая туда, где собакам всегда хорошо.
Отец шёл своим очень особенным коротким, но очень точным рассчитанным шагом, поводок покачивался в руке, и зима в том сне-знаке была настоящей — белой, пушистой, с холодным ясным запахом снега и уснувшего дерева, и скрип отцовских тяжёлых ботинок слышался в голове отчётливо и ярко. И улыбался он хорошо, правильно…
Наверное, впервые за многие месяцы я проснулся без ощущения вязкой беспомощности, желания уткнуться в подушку и тихо завыть.
Впрочем, это продлилось недолго. Уже к полудню мир снова сузился до узкого тоннеля сквозь серую мглу. Впрочем, тоннель тоже был серым и бессмысленным.
Но хотя бы иногда внутри меня просыпался кто-то непонятный и осматривался по сторонам. Этот кто-то заставил меня прислушаться к беспокойству родных и рассказать о том, что со мной творится специалистам. Они, конечно, настоящую причину не нашли, но хотя бы сказали, что делать, чтобы облегчить симптомы.
Всё это дало мне силы осознать, что со мной происходит что-то сильно неладное.
И — увидеть знаки.
Тогда я и увидел их. Сначала всмотрелся в непонятную закорючку на стене дома. Того самого, перед которым я сворачивал, чтобы срезать путь. Увидел и замедлил шаг. Что-то было в тенях. Был уже конец лета, душный и пыльный вечер, тяжёлый, усталый. Наверное, потому я их и заметил. В короткий промежуток между сумерками и ночью. Они были серыми, как сумерки, но чуть иного оттенка, и когда темнота всё же пришла, они не сразу скрылись в ней.
На какое-то мгновение проступили, как на негативе.
Они напоминали длинные грязно-серые бинты или неопрятные водоросли, колышущиеся в потоке воды. Они лепились к торцу дома и тянулись к тропке, по которой шли такие же, как я, любители срезать путь.
Я стоял и смотрел.
Мимо меня пробежала девчонка лет пятнадцати, из наушников донеслось бормотание, серая лента потянулась к ней, но чуть не достала.
Девчонка почему-то передёрнула плечами и ускорила шаг.
Что она почуяла?
Я дописал до этого места и застыл.
Как писать дальше? Где закончить главу? Какой должна быть структура?
— Пиши, как пишется, — пожал плечами дед Колясыч, — наплюй ты на всю эту тремутень. Просто, пиши. Тебе мир собрать надо. Сам же чуешь, пора домой.
А оборотник-любопытник ничего не сказал. Улыбнулся и пожал плечами.
Кажется, я немного забежал вперёд, но обещаю, расскажу и про Колясыча, и про оборотника, и про слова, которые жалко тратить просто так, уж больно живые картины они рисуют.
Словом, почуяла что-то та девчонка и от серого, даже на вид мерзко-склизкого языка увернулась.
А я остался. Отошёл чуть в сторонку к кустам и сделал вид, что звоню. Мимо прошёл мужчина, свернул на тропку… Наверное, мне надо было его предупредить. Но я не понимал, как… сказать, что там из стены вырастает язык-водоросль, мерзкий на вид? В лучшем случае, он на меня посмотрит с недоумением. Да и не знал я тогда, что это за штуки такие.
Пока не увидел, как лента-язык лизнула мужика, и он вроде бы поскользнулся. Не упал, просто запнулся и пошёл дальше. Только походка у него была другая — тяжёлая какая-то и малость неуверенная. Словно он не понимал, что вокруг происходит.
Я хотел было пойти следом, но незнакомый голос сказал прямо в ухо,
— Не надо. Его тоже серый пометил.
Я дёрнулся, острый сучок чуть не ткнулся мне в глаз. Рядом же никого не было!
Был. Неприметный, невысокий мужчина в чёрной бейсболке, неопределённо-тёмной куртке не по погоде. лямки рюкзака продавливают плечи, руки в карманах, смотрит задумчиво.
Не на меня. Туда — на серые языки.
— Я их серыми лизунами прозвал, — сказал о негромко и пошёл вниз по переулку.
— Стойте! Вы их видите?
— Вижу, — даже не обернулся.
Я побежал за ним,
— Погодите!
В груди бухало. Что спросить? Что узнать?
— Что мне теперь делать? — вырвалось у меня. Он стал моей единственной надеждой. Вот, сейчас он скажет, и мир вокруг меня перестанет рушиться и исчезать, и снова всё станет таким, как было до того вечера.
Он действительно остановился. Повернулся вполоборота, посмотрел на меня как-то по-птичьи и пожал плечами.
— Я откуда знаю.
— Но… вы же их видите!
— Ну вижу, и что? — он вроде бы нервничал или досадовал на что-то. Что остановился и заговорил со мной?
— Что мне делать? — спросил я снова. Но уже без надежды на ответ. Не могло со мной такого чуда произойти. И не произошло, конечно.
— Говорю же, не знаю. Раз он тебя лизнул, пометил, значит, высасывать будет.
— И что теперь будет? — зачем я спрашивал, я же знал ответ.
— Хреново тебе будет, — он передёрнул плечами, словно озяб, хотя с чего зябнуть в такую жарищу. Помолчал и с явной неохотой пародолжил, — ещё сколько-то ты продержишся. Если друзья есть, семья нормальная, то подольше. Если нет, то тебя начнут лечить от клинической депрессии, а там, как повезёт. Или овощ, или в окошко выйдешь.
Я что-то про него понял. Он говорил как человек, который сам через всё это прошёл. И я спросил,
— Но ты же не вышел? Что мне делать?
Он снова дёрнул плечом:
— Ищи знаки. Учись их читать. Может, кого толкового встретишь, кто поможет. Иногда попадаются. Словом, дальше как-то двигаться. Тогда, может быть, со временем, лизун от тебя оторвётся.
Он как-то очень криво, недобро усмехнулся. И добавил:
— Ты только не надейся, что всё по-прежнему станет. Не станет уже. Никогда. К кому лизун присосался, тому дороги назад нет.
Кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся, никого, развернулся обратно к своему собеседнику.
Никого.
Я стоял один в переулке, августовские сумерки стали душной ночью, от одного взгляда на уютные оранжевые окна, за каждым из которых шла жизнь более счастливая и осмысленная, чем моя, хотелось выть, болтались на ветру иных пространств и измерений серые водоросли, высасывающие из людей рассудок, чувства и саму жизнь.
Откуда-то пахнуло свежестью и первым горьковатым духом опадающих листьев. Один из моих любимых запахов.
Я натянул на лицо улыбку и пошёл домой. Надо было придумать сказку для дочки, прошлым вечером я до конца рассказал ей предыдущую.
Уложив дочку, я долго сидел на кухне, пил чай и думал о том, как научиться читать знаки и что это за знаки вообще.
Тогда я впервые за долгое время взял тетрадь для записей, которую подарил мне брат, и начал писать. Просто записывать всё, что приходило в голову, всё, что запомнилось в тот вечер. Потому и сейчас я так подробно всё описываю — часть записей сохранилась.
Я начал ходить разными маршрутами к метро, от метро, на работу, на тренировки, за дочкой в сад, а потом в школу и глазеть по сторонам.
Я начал подмечать необычные граффити, значки на стенах домов, наклейки с непонятными сокращениями в метро. Если всматриваться, начинаешь отличать такие знаки от обычных, тех, в которых заложен только один смысл. Не знаю, как ещё объяснить. Возможно, те, кто эти знаки наносил, и не знали об их настоящих смыслах, но дело своё они делали.
Правда, все это продолжало скользить по поверхности сознания, не проникая внутрь, но я продолжал ходить и глазеть, менять маршруты и смотреть на стены домов. Хотя, всё это казалось глупым, ненужным, недостойным взрослого человека, который должен заботиться только о содержании семьи и заработке.
Потом мы поехали на Коляду. Праздник проводили люди, которых я хорошо знал и полностью им доверял. Я знал, что на празднике не будет случайных зевак, алкоголь под полным запретом, а детей можно было спокойно отпускать бродить по дому отдыха одних — если кто потеряется, любой поможет потеряшке найти родителя.
Мы уже встали в коло, окрута понесла бадняк и зачем-то стала обносить его по кругу, и многие люди, даже не раз бывшие на обряде, зачем-то стали возлагать на него руки, сняв варежки и перчатки.
Делать это категорически не рекомендуется, и я прекрасно это знал.
Словно кто-то толкнул меня, шепнул на ухо.
Я снял перчатку и дотронулся до бадняка. Я отчаянно чего-то желал, что-то говорил про себя тем, кто Наверху, просил помочь... Не знаю. Не было оформленных слов и мыслей, был сгусток отчаянного желания, который я впечатал в украшенное лентами бревно.
Бадняк отправился в костёр.
Всю ночь я промучился кошмарами наяву. Я сходил с ума от того, что нарушил обычай и теперь навлеку беды на себя или свою семью. Я говорил себе, что это глупость, убеждал себя в этом, проваливался в дремоту, и в этой дремоте ощущал внимание древних, медлительных, величественных Сущностей, пребывающих где-то там. В тех областях Мироздания, которые мои предки называли Сваргой.
Спустя несколько дней я поговорил обо всём этом с моим хорошим знакомым. Кто-то знает его как хорошего маркетолога, кто-то — как очень знающего ведуна.
— Ты, конечно, мужик рисковый, — написал он мне в Telegram, — и что дочке не дал голой рукой бадняк трогать, правильно. Но, в принципе, ты сделал то, что было нужно. Грубо говоря, ты свои желания и нужды отправил к адресату скоростной почтой. Кошмары твои — плата за доставку. А ты как хотел? Теперь жди ответа.
Я не знаю, был ли это ответ.
Но я решил искать тех, о которых говорил мне пропавший в ночи мужик той августовской ночью.
Тех, кто хоть что-то знает и может сказать, что мне делать.
Если старый мир исчез, надо собирать новый с нуля.
Пора пересоздавать мир.
Пора домой.
Но создать мир таким, каким он был — невозможно. Можно создать только новый. Даже если вам до воя, до каменных желваков хочется в уютное вчера.
Сейчас я могу сказать точно — восстановить его не получится. В лучшем случае, вы попадёте в петлю тоскливых воспоминаний и сожалений. Образы прошлого начнут кружить на скрипучей карусели заброшенного парка, превращаясь во всё более изломанные и уродливые тени самих себя.
Оставьте прошлое там, где оно и должно быть — в прекрасной стране воображения и фантазии, используйте его для создания чудесных фантастических картин, протянутых в будущее. Ведь знаете что? Все эти фантастические видения и образы прошлого, все их версии, они существуют. Пересобирая своё прошлое, вы получаете доступ ко всё новым и новым областям Яви, вы начинаете всё более полно видеть Многомирье.
Но всё это я знаю сейчас.
Тогда я просто понимал, что мне надо остановить распадающийся мир, которым была моя жизнь.
Пора начинать танец ветвей.
Границы и маршруты
Примечания автора:
Этот текст я принципиально выкладываю бесплатно, но буду признателен за оценки и награды текста.
Прошу понять правильно — это не роман с четко определенным сюжетом. Информация мира приходит не по заказу, обрабатывать её я тоже не всегда могу быстро, к тому же, не всегда сразу понятно, как перевести её в понятные людям слова и образы. Не всегда сразу понятно — стоит ли, вообще, публиковать узнанное и пережитое.
