Начало здесь
Время тянулось, как густой кисель из подгоревшей кастрюли, — медленно и вязко, и в один, я бы не сказал что прекрасный, день вдруг оказалось, что моей матери пора выходить на работу. Это произошло ровно через пятьдесят шесть дней после моего рождения и оказалось для меня большой неожиданностью. Я даже представить себе не мог, что такого малыша, каким я был через неполных два месяца моей жизни, отдадут в учреждение, называемое здесь яслями, в руки абсолютно незнакомых людей. Представляю уровень негодования женщин моего времени, если бы они узнали, что должны разлучиться — почти на половину суток, со своей крохой из-за того, что кто-то, не понимая всех тонкостей энергообмена матери и ребёнка, издал такой нелепый указ. Там, откуда я пришёл, вовсе не является секретом, что в таком маленьком возрасте малыш особенно остро нуждается в маминой энергетике, внимании, прикосновениях, её голосе… Именно в это время в подсознание нового жителя планеты закладывается фундамент всей дальнейшей жизни. От того, как и с кем он проведёт свои первые годы, зависит его здоровье, его мировоззрение и поведение. Что же получится, если вместо неиссякаемой энергии любви, которую ребёнок получает в объятиях матери, он будет черпать непонятно что – от совсем чужого для него человека. Хорошо ещё, если у воспитателей будет присутствовать хотя бы природная любовь к детям, ну а если нет даже этого?
Тем не менее, факт остаётся фактом, и в понедельник пятого ноября меня закутали потеплее и отнесли в эти самые ясли. Насколько я был осведомлён, а надо сказать, что всю информацию, которая попадала в мои уши, я жадно впитывал, как сухая губка воду, существовал и другой вариант дальнейшего ухода за малышом. В роли такой альтернативы выступало наличие в семье неработающих бабушки или дедушки, а, возможно, и обоих сразу. В отсутствие мамочки они вполне бы смогли заниматься воспитанием собственного внука. У нас в будущем применялась именно такая практика, ведь пожилые люди являются носителями знаний и мудрости, которой ещё нет у более молодого поколения, а стало быть, они являются наиболее подходящими воспитателями своих наследников. О мудрости своей бабули, которая у меня имелась в единственном экземпляре (баба Матрёна со своим мужем давно развелась, а у отца родители умерли ещё во время Великой Отечественной войны), я лучше промолчу. Когда родители попросили её посидеть со мной в их отсутствие, она категорически отказалась, по привычке крестясь и шепча под нос то ли молитвы, то ли ругательства. Бабуля, бросая косые взгляды в мою сторону, начала приводить какие-то нелепые доводы и аргументы, в которые, конечно, никто не поверил. Истинную причину её отказа прекрасно понимали и родители и я: она просто боится оставаться со мной наедине. Честно сказать, из двух зол: ясли или баба Матрёна, я, наверное, предпочёл бы всё-таки ясли, если бы у меня, конечно, было право выбора.
Через пару дней после неудавшихся крестин баба Матрёна притащила священника уже к нам домой. Он долго ходил по всем комнатам, читал молитвы, крестился сам и крестил всё вокруг. Затем поливал стены и мебель свячёной водой. В завершение своего визита поп уселся возле моего манежа и вновь принялся нараспев читать свои тексты. Я некоторое время осторожно наблюдал за странными действиями священнослужителя, а затем, под его заунывное монотонное пение, даже вздремнул. Проснулся я оттого, что мне в лицо брызнула холодная вода, которой этот бородатый изверг, не скупясь, оросил меня с головы до ног. Возмущаться и орать было бесполезно — своё “мокрое” дело священник уже сделал, поэтому я лишь немного покричал, чтобы хоть как-то обозначить своё отношение ко всему происходящему.
Как я понял из разговора матери с бабулей, баба Матрёна хотела, чтобы священник изгнал из дома, а также из меня какую-то нечистую силу. На тот момент времени я ещё не имел никакого понятия, что в этом мире подразумевают под словами чистая и нечистая сила. До этого эти термины не применялись в разговорах моих родителей, а также в передачах, которые транслировались по радио и телевидению. Возможно, именно мою способность к левитации баба Матрёна оценивала как силу не очень чистую? На мой вопрос: как определить качество силы, какая является чистой, а какая не чистой, Селур отвечать отказывался. Он только улыбался и говорил, чтобы я не забивал себе голову дурными мыслями. Я всегда прислушивался к его советам, а потому, несмотря на возраст, в силу своих возможностей, постепенно начал пытаться развивать остальные дремлющие во мне “нечистые” силы.
Я так понимаю, что моя бабулька не очень-то была уверена в действенности поповских манипуляций, поэтому, когда встал вопрос о выходе матери на работу, она настаивала, чтобы меня отдали в детский сад. И вот, разбудив меня ни свет ни заря и завернув в новое одеяло, мамочка принесла меня в это учреждение. Помещение, в которое я попал, мне сразу не понравилось. Нет, здесь с виду, конечно, царила чистота и порядок. Персонал, ухаживающий за младенцами и состоящий из одних женщин, был одет в чистые белые халаты, в коридорах вкусно пахло какой-то едой, готовящейся на кухне. Дело обстояло совсем в другом, а именно в ауре и энергетике, которую я ощутил неизвестно каким органом. В стенах детского сада царила довольно тяжёлая энергетика, которую я бы охарактеризовал как — энергия тоски и разлуки. Она давила на меня со всех сторон пожёстче моей ненавистной пелёнки и повивальника, который, слава Богу, с меня, наконец-то, сняли. Да и как здесь могло быть иначе, ведь всех малышей, которых сдавали в ясли-сад, на целый день разлучали с матерями. Ладно, я был искусственником, но большинство ведь ещё сосали мамкину грудь, а здесь им приходилось питаться так же, как и мне, из бутылочки, непонятно чем. Естественно, эти несмышлёныши испытывали огромную тоску, и я, как никто другой, это чувствовал и понимал их переживания. Хуже всего было тем детям, которым из-за трёхсменного графика родителей приходилось оставаться в детском саду круглосуточно по нескольку дней. Как говорит местная поговорка: “Всё познаётся в сравнении”, и, выходит, моё положение было значительно лучше, чем у этих несчастных.
Наверное, единственным утешением как для меня, так и для остальных малышей оказались нянечки, которые ухаживали за грудничками. С ними нам однозначно повезло. Это были добрые, заботливые женщины средних лет, которые действительно любили своё дело и тех, с кем им приходится работать, то есть нас. Это обстоятельство меня немного успокоило, но лишь до того времени, пока Глафира Ивановна, одна из нянечек, внезапно не заболела. Конечно, внезапно это случилось лишь для всех остальных, я же почувствовал зарождающуюся в её теле болезнь гораздо раньше. Обладая хоть частью способностей, которыми владел в своей прошлой жизни, я бы смог ей помочь, но, к сожалению, в данный момент такой возможности у меня не было. На место Глафиры Ивановны взяли Соню Яковлевну — женщину в летах, с худым, неприветливым лицом, на котором мы никогда не видели улыбки. Всё, что она делала, казалось, причиняло ей огромные неудобства, а малыши для неё были сродни бездомным щенкам. Я уж не знаю, где её нашли, но с её появлением для меня начался особенно тяжёлый период. Соня Яковлевна никогда не говорила нам ласковых слов, а меняла пелёнки так, словно заворачивала в них не беззащитное живое существо, а бездушную деревянную чурку. Мы с моими товарищами по несчастью, как могли, пытались протестовать, но на наши капризы особого внимания никто не обращал. Видимо, из-за нехватки кадров, а может и по какой другой причине, но Соню Яковлевну менять никто не собирался.
Понимая, что так долго не протяну, я решил предпринять что-нибудь радикальное. Нужно было каким-либо образом заставить эту грубиянку исчезнуть из нашего пространства навсегда, ведь кроме меня постоять за малявок, да и за себя тоже, было некому. Ключевым словом оказалось слово “исчезнуть”, и здесь стоит немного отвлечься и пояснить ещё некоторые особенности того мира, откуда я прибыл. Там, в моём прошлом, такой предмет как “Анатомия человека” занимал очень важное место и играл в жизни людей очень важную роль. Чтобы быть здоровым и каким-либо образом не навредить своему организму, нужно досконально знать: как он устроен, и как функционируют все его органы и системы. Из курса лекций для старших классов я прекрасно помнил, что затылочная доля мозга отвечает за зрение, а также за восприятие внешнего мира. Воздействуя на неё, можно добиться того, что человек в упор не будет видеть либо какой-нибудь цвет, либо какой-нибудь объект в целом. В школе, на практических занятиях, наш учитель по анатомии, солидный мужчина с клинообразной бородкой, проводил на вид очень простенькие эксперименты. Воздействуя собственной энергетикой на нужную зону мозга, он отключал у подопытных восприятие красного цвета, после чего одевал себе на руку такого же цвета перчатку. То, что видели принимающие в опытах ученики, а я был в их числе, казалось каким-то волшебством. Ведь всё, чего бы учитель не брал этой перчаткой, мы воспринимали просто парящим в воздухе, — наш мозг напрочь отказывался видеть красный цвет. Поскольку моё обучение так же, как и моих одноклассников, проходило по специально подобранной программе, то мы все умели воздействовать на любые участки серого вещества для достижения определённых результатов. Никто, естественно, даже и не помышлял, использовать эти способности во вред, а главное, вопреки желанию кого бы то ни было. Но вот здесь обстоятельства складывались иным образом, а потому мне нужно было во чтобы то ни стало задействовать свою оставшуюся в будущем способность.
Немного потренировавшись, я выбрал благоприятный момент, и вот, когда в комнату, где лежали пятеро карапузов, вошла Соня Яковлевна, я включил силу своей мысли до предела. Она бросила, как обычно, вечно недовольный взгляд на спящих детей и вдруг замерла в недоумении. Четверо малышей были на месте, беззаботно посапывая носиками, а пелёнка, в которую был завёрнут пятый, оказалась пустой. Ещё не понимая, что же здесь произошло, женщина начала энергично шарить взглядом по помещению. Сквозь неплотно прикрытые веки, я не без удовольствия наблюдал, как на её лице появились испуг и тревога. Ясное дело, волновалась она вовсе не из-за малыша, а о том, что произойдёт с ней, если ребёнок не отыщется.
— Что за чёрт! — негромко выругалась Соня Яковлевна и осторожно подошла поближе к кроватке. Результат был тот же, — пелёнка, непонятно каким образом сохраняя форму малыша, была пуста.
Нянечка постояла в каком-то оцепенении ещё несколько мгновений, после чего, резко развернувшись, стремглав выскочила из спальни. Всегда медлительная, с некоторой ленцой, я даже не предполагал, что она, вообще, способна так быстро передвигаться. Через несколько минут в коридоре послышались голоса, дверь вновь открылась, и на пороге появилась Соня Яковлевна в сопровождении второй нянечки и заведующей садиком.
— Ну?! — строго сказала заведующая, окинув пятерых мирно спящих малышей внимательным взглядом. Это была полная круглолицая женщина лет сорока с рыжими кучерявыми волосами. Обернувшись на стоявшую в недоумении нянечку, она спросила: — Кого нет-то?
— Так… — промямлила Соня Яковлевна, видя, что, действительно, все пятеро подопечных имеются в наличии. — Так ведь, не было же…
— Соня Яковлевна, — шёпотом, не предвещающим ничего хорошего, произнесла администраторша, — вы хорошо себя чувствуете? Может быть, вам стоит наведаться к врачу?
— Что вы, Раиса Андреевна, я не больна, — возразила нянечка.
— Тогда займитесь своими обязанностями.
— Д-да, хорошо… — сбивчиво ответила Соня Яковлевна, провожая женщин до дверей.
Когда те вышли, она повернулась к нам и… ребёнка вновь как не бывало.
— Раиса Андреевна, Раиса Андреевна, — кинулась вдогонку заведующей перепуганная нянечка, — его снова нет!
— Идите-ка домой, Соня Яковлевна, — еле сдерживая свои эмоции, прошипела заведующая, когда, запыхавшаяся и ещё больше рассерженная, вновь обнаружила всех пятерых малышей мирно спящими на своих местах.
— Но я… — что-то хотела возразить нянечка, однако, наткнувшись на свирепый взгляд заведующей, не стала возражать, а, опустив голову, покорно вышла из помещения.
Конечно, оставшейся без помощницы нянечке пришлось некоторое время потрудиться за двоих. Теперь на кормление и пеленание уходило вдвое больше времени, но ради нашего с ребятами душевного спокойствия я был готов чуть дольше потерпеть сырость между ног и подождать своей очереди на трапезу. Больше Соню Яковлевну мы не видели, а на место так и не вернувшейся Глафиры на работу вскоре взяли молоденькую девушку Дашу, видимо, недавно окончившую специальное учебное заведение. Где именно в этом мире учат на нянечек, я не знал, но то, что Даша будет нам в самый раз, был уверен точно.
Зима наступила незаметно, так как заснежило ещё в ноябре. В этом мире мне впервые суждено было познать, что такое настоящие морозы, и я не понимал, что же послужило причиной такого глобального изменения климата? В моём времени он по всей планете был значительно мягче и теплее. Урожай у нас повсюду, кроме, конечно, самых северных широт, собирали по два раза в год, и уже много столетий никто даже не помнил, что такое нехватка продовольствия. Население в таких условиях стремительно увеличивалось, особенно, если учесть продолжительность жизни, но, благодаря мудрому использованию и распределению природных ресурсов, всем всего хватало.
Возили меня в садик обычно на санках, заматывая в два одеяла, если не считать байховых пелёнок. Я поглядывал на спину моей мамочки, которая, кутаясь в непонятного цвета пальтишко, обутая в старенькие чёрные сапоги на низком, широком каблуке, тащила санки. В такие моменты я не раз вспоминал “добрым” словом свою бабу Матрёну и уже сомневался в том, что ясли для меня были лучшим вариантом. Ведь не откажись она приглядывать за мной, мне не нужно было бы так рано подниматься, а затем, по дороге в садик, морозить щёки и нос на холодном, зимнем ветру. Да и матери не пришлось бы делать крюк, чтобы перед работой завезти меня в садик. Так тянулся день за днём, пока не закончился декабрь. Приближался Новый год.
В последние предновогодние дни я чувствовал, что в душе моих родителей, впрочем, как и у всех вокруг, что-то происходит. Я чувствовал волнение, но оно было не тревожным, а приятным. Я бы мог охарактеризовать его как ожидание чуда. Волнение родителей и других людей незримым образом передавалось и мне, хотя я искренне не понимал, чему тут радоваться? Прошло уже чуть более трёх месяцев со дня моего рождения, и, практически, год от моего появления в этом мире, но я до сих пор не мог понять, почему здесь всё так запутано и нелогично. Взять хотя бы этот самый Новый год. Мне было непонятно — по какой причине его празднуют зимой, в конце декабря? Ведь должно же быть какое-то логическое объяснение, к чему именно привязывалось это событие? Ладно, если бы новый год праздновали, например, в период зимнего солнцестояния, то есть двадцать первого декабря, после которого ночь с каждым днём начинает терять свою силу, а день начинает увеличиваться. Если у людей была утеряна связь с космосом, и они не ощущали изменения природных циклов, то приурочили бы празднование Нового года, например, к началу зимы или весны… Так нет…
В общем-то, и двенадцать месяцев в году для меня сразу было как-то непривычно. Уж не знаю, с какой поры это началось, говорят, что древние мудрецы получили эти знания из Ноосферы, но в том, моём истинном времени, я привык к девятимесячному году. У нас там каждый месяц длится либо сорок, либо сорок один день по очереди. И неделя у нас состоит из девяти дней. Вот вам, пожалуйста, опять магическая цифра “девять”, без неё никуда, она словно гармонизирует пространство.
На работе матери на тридцать первое января дали выходной, и она, пока отец, по его словам, отбывал “предпраздничную трудовую вахту”, готовила блюда к праздничному столу. Вечером (тоже непонятный момент, почему здесь Новый год празднуют ночью) у нас дома собралась та же компания, что и на моих несостоявшихся крестинах. Пришли условные кумовья и, конечно же, баба Матрёна. Судя по разговорам, подслушанным мной, которые она вела на кухне с матерью во время подготовки к празднику, бабулька вовсе не отказалась от своей идеи фикс и весь день прямо или косвенно намекала дочери о необходимости обряда крещения.
Позавчера, это было воскресенье, отец принёс ёлку. Её терпкий смолистый аромат сразу же разлетелся по всем комнатам, приятно защекотав мои ноздри. Я тогда ещё не знал, для чего она нужна, хотя и предположил, что, скорее всего, для какого-то праздничного ритуала. В моём времени для встречи нового года, который отмечали после сбора второго урожая на осеннее равноденствие, никаких особых вещей не требовалось, особенно деревьев. Правда то, во что превратили родители небольшое пушистое деревце, мне понравилось. Когда всё было готово, мать, словно чувствуя, что мне будет интересно, специально принесла меня в зал, где в углу, украшенная всевозможными шариками и лентами с красной звездой на макушке, стояла ёлочка.
Душа ребёнка пришла в восторг от такой неожиданной красоты, и это тут же отразилось на моём лице. Что ни говори, а люди, жизнь которых вовсе не изобиловала роскошью и богатством, тоже могли устроить себе красивый праздник. Мать заметила мою радость и, подойдя поближе, начала мне показывать ёлочные украшения, в которых отражались и я, и она, и вся комната, увешанная блестящими лентами, именуемые дождиком. Тут-то мне вдруг и поплохело. Я громко заплакал, ещё даже не осознав, что же со мною происходит. Однако, прислушавшись к своим ощущениям, быстро сообразил, что спиленное дерево, борясь за жизнь, начало тянуть из окружающего пространства жизненную энергию. Я чувствовал, как этот невольный вампир медленно и бескомпромиссно вытягивает из меня силу. Мамочка, не поняв, что со мной приключилось, попыталась меня успокоить, трогая пальцем разноцветные шарики. Те раскачивались, переливались, но мне уже было не до любования красотой. Я начал орать ещё сильнее, так как моё самочувствие возле умирающего дерева с каждой секундой становилось всё хуже. Успокоился я лишь тогда, когда меня вновь уложили в манеж.
— У нас сын какой-то не такой, — услышал я из другой комнаты голос отца. — Все малыши радуются, когда им показываешь игрушки, а наш — в слёзы…
Что ответила мать, я уже не слушал. Мудрый организм, потеряв вдруг значительное количество энергии, сработал однозначно — приказал спать. Моё первое знакомство с неизменным в этом мире новогодним атрибутом прошло неудачно. Почему взрослые не замечали такого скрытого вампиризма, я не понимал. Либо их грубые физические тела уже как-то адаптировались к такого рода воздействию, либо, что было вернее всего, они его просто не ощущали. Вот только моё маленькое тельце оказалось более чувствительным.
Второе моё взаимодействие с ёлкой произошло спонтанно и более трагично. Правда, трагедия эта была скорее у взрослых. Как я уже упомянул, в новогоднюю ночь собралась небольшая компания. Я лежал в своей комнате и, время от времени, то засыпал, то просыпался от шума за закрытой дверью. Взрослые веселились, как дети. Возбуждённо звучали их голоса. Толик сыпал анекдотами, которых знал невообразимо много.
— Звонит телефон, — рассказывал он, уже выпив чего-то горячительного. — Трубку поднимает женщина. “Алло, — слышит она мужской голос, — позовите Николая”. — “Его нет. Может что-то передать?”
— “Да. Передайте ему, пожалуйста, три рубля”.
Раздался дружный смех. Мой несостоявшийся крёстный умеет рассказывать анекдоты. Мне ещё не всё в них понятно, так как я ещё не очень хорошо знаком с современной жизнью. Возле стены горел торшер, создавая в комнате причудливые тени. Время уже было довольно позднее, когда я услышал чуть хмельной голос отца.
— А теперь, — громко и немного загадочно, произнёс он, — сюрприз! Ну-ка, давайте все дружно скажем: ёлочка, зажгись!
Я видел, что он на прошлых выходных долго возился с проводами и электрическими лампочками, которые натаскал с завода, для того, чтобы в новогоднюю ночь удивить своих гостей необычной гирляндой. Послышался разнобой нескольких голосов, но отец запротестовал.
— Нет, нет… Это никуда не годится, — заявил он. — Ну-ка, все вместе: три-четыре…
— Ё-лоч-ка, заж-гись! — повторили ещё раз присутствующие магическую фразу уже более слаженно.
Я, лёжа в полутёмной комнате, словно наяву, представил, как та самая ёлочка, которая принесла мне и радость, и страдание, вдруг вспыхнула ярким пламенем. Видение было таким реалистичным, что мне даже стало немного страшно. Не успел я это представить, как из соседней комнаты послышались женские испуганные возгласы, а потом там начало твориться что-то непонятное. Люди забегали по квартире, громко топая ногами. Взволнованно кричали уже не только женщины, но и мужчины.
— Воды давайте…
— Нужно каким-то покрывалом накрыть…
Что-то упало на пол. В ванной зажурчала вода, набираемая в пустое металлическое ведро. Через несколько минут мой нос уловил неприятный запах гари, просочившийся сквозь щель в двери.
— Это всё ваш анчихрист! — донёсся до меня хриплый голос бабы Моти. Она громко откашлялась и добавила: — Без него, окаянного, тут не обошлось… у-у-у, нехристь, нечистая сила…
— Мама, ну что ты такое говоришь? — встала на мою защиту мамочка.
— Вот увидите… — никак не могла успокоиться разволновавшаяся бабка, — вы ещё меня вспомните…
Послышались шаги, дверь в мою комнату распахнулась. Я лежал с закрытыми глазами, искусно имитируя сон.
— Тише вы, — шикнула мать на взволнованных и испуганных происшествием гостей, вновь закрывая дверь. — Чего взъелись на ребёнка? Спит он.
— А мы чего, мы ничего, — негромко оправдывался несостоявшийся кум, — это вот Матрёна Никитична…
Настроение у собравшихся явно упало, и новый год они встретили как-то сумбурно и не очень радостно. Телевизор, по которому сначала шёл какой-то спектакль, а затем новогодний концерт, не смог развеять у взрослых неприятный осадок от пожара. Когда стрелки часов перевалили за двенадцать ночи, в соседней комнате что-то громко хлопнуло. Я прислушался к себе, подумав, что это снова внешнее проявление моих эмоций, но, как оказалось, это просто выстрелила пробка из бутылки с вошедшим, с недавних пор, в моду шипучим вином или, как его называли взрослые — шампанским. Спустя минут пятнадцать после наступления нового года, баба Мотя заторопилась домой. Она хотела уйти и раньше, сразу после происшествия с ёлкой, но её уговорили остаться хотя бы до двенадцати часов. Остальная компания тоже долго не рассиживалась. Разговор, видимо, не клеился, а весёлые шутки ведущих концерта никого не веселили. Толик попытался спасти ситуацию, рассказав ещё пару анекдотов, но и его попытка была обречена на провал. Промаявшись у голубого экрана около часа, крёстные тоже распрощались и ушли.
Я лежал и слушал, как шумит на кухне вода, и звякает посуда — мать прибиралась за гостями. Непонятно отчего, мне вдруг стало так тоскливо и одиноко, что захотелось выть. Мне вспомнились шумные праздники, которые мы праздновали всей нашей многочисленной семьёй (у меня кроме родителей было ещё три брата), вспомнились торжества в нашем небольшом коллективе под руководством профессора Здравомыслова. На глазах выступили слёзы. Я попытался пошевелиться, но пелёнка, как обычно, сделать это не дала.
— Да сколько же можно надо мной издеваться, — с горечью в голосе закричал я. — Когда же вы меня, наконец, освободите.
Все эти слова слились в один протяжный детский плач, и я сразу даже не понял, что затем произошло. Раздался громкий треск, и моему телу вдруг стало легко и просторно. Обрадовавшись долгожданной свободе, я тут же умолк и начал болтать руками и ногами. В это время в комнату на мой крик прибежала испуганная мать.
— Коль, ты только посмотри! — крикнула она, увидев, что я натворил, и выглядывая из комнаты.
— Ну? — в дверь заглянул сонный отец.
— Представляешь! Он порвал пелёнку! — пояснила мамочка, глядя на меня восторженными глазами.
— Как это? — не понял папаша. Он-то и по трезвому был не очень смышлёным мужиком, а в эту ночь тем более, так как употребил приличную дозу алкоголя.
— Ну вот, смотри, — мать подошла и взяла в руку кусок пелёнки, которую я порвал усилием мысли. — Какой же ты у нас сильный вырастешь, — добавила она, уже глядя на меня. — Богатырь!
— Ну ни фига себе! — присвистнул отец, и его узенькие глаза расширились от удивления. Он подошёл к манежу, и меня накрыло волной свежего перегара. К этому времени я к нему уже, в общем-то, привык, так как мой папаша редко упускал возможность после работы попить с друзьями пивка. — Точно богатырь! Петренковская порода!
Родители ещё немного постояли, с умилением рассматривая своё чадо, словно никогда раньше не видели. Отец ушёл первым, но лишь для того, чтобы почистить зубы мятным зубным порошком. Вскоре он вернулся и лёг спать. Мать же заканчивала мыть посуду, наводила в кухне порядок и, только окончив все дела, присоединилась к мужу. Заново пеленать она меня не стала, сменив лишь подмоченный подгузник на новый и укрыв сверху одеялом. Добившись, наконец, того о чём давно мечтал, я спокойно уснул. Последней моей мыслью было: “Может быть, эта ночь действительно какая-то волшебная? Вот и моё желание сбылось”.
