Перепекание детей в Славянской традиции

В восточнославянских версиях сказки «Мальчик и ведьма» встречается следующий эпизод. Ребёнок (Ивашка, Жихарко, Филюшка и т.д.) попадает в дом к Бабе-Яге или ведьме, которая поручает своей дочери изжарить его: «Дочь истопила жарко печку, взяла, связала Филюшку и положила на лопату и только хочет пихнуть его в печку — он упрёт да и упрёт в чело ногами. „Ты не так, Филюшка!“ — сказала дочь яги-бурой. „Да как же?" — говорит Филюшка: "Я не умею“. „Вот как, пусти-ка, я тебя научу!“ — и легла на лопату, как надо, а Чуфиль-Филюшка был малый не промах: как вдруг сунет её в печь и закрыл заслоном крепко-накрепко».

Хотя происхождение этого и подобных сказочных эпизодов уже возводилось исследователями к архаическим ритуалам (инициация, похороны), никто, кажется, не обратил внимания на его близкое сходство с ритуалом «перепекания» ребёнка, широко известным у восточных славян.

В наиболее общем случае ритуал заключается в том, что грудного ребенка кладут на хлебную лопату и трижды всовывают в тёплую печь.

Обычно так поступали с младенцами, больными рахитом или атрофией, а согласно народной терминологии, собачьей старостью или сухотами. По наблюдениям Т.Я. Ткачева, «под понятие сухот подводится целый ряд болезней желудочно-кишечного тракта, которые ведут к истощению детского организма». В ряде сообщений отмечается, что «перепекание» не только не помогало ребёнку, но могло и существенно повредить его здоровью. Ритуал осуществлялся иногда и при других болезнях, например, при грыже, в некоторых местах Владимирской губ. «Перепекали» всех детей непосредственно после родов.

В России ритуал был известен преимущественно в Поволжье, центрально- и южнорусских губерниях (Владимирская, Ярославская, Костромская, Нижегородская, Казанская, Симбирская, Пензенская, Саратовская, Тульская, Орловская, Воронежская), а также в Сибири. Наиболее распространённое русское название ритуала — перепекание, реже встречаются варианты перепеченье, запекание и допекание. Действие обычно описывается при помощи глагола перепекать, причём в зависимости от контекста приставка "пере-" придаёт слову разные оттенки значения: глагол может обозначать или избыточное действие (ср. пирог перепечён), или повторное действие — выпекать заново. Отсюда возможность двух типов словосочетаний (ср. перепекать собачью старость и перепекать ребёнка) и, соответственно, двух разных интерпретаций ритуала. Для Сибири, а также для Украины и Белоруссии употребление глагола перепекать в таком контексте не характерно.

На Украине ритуал известен на Подолье, в Волынском Полесье, в Киевской, Черниговской и Харьковской обл. Согласно сводному описанию Ю. Талько-Гринцевича баба-знахарка на рассвете приносила из трёх колодцев непочатой воды, замешивала с ней тесто, пекла его и, вынув хлеб из печи, всовывала туда на лопате ребёнка. Как и повсюду у восточных славян, ритуал сопровождался диалогом, например, в Харьковской губ., в то время, как баба-знахарка сажала ребёнка в печь, его мать трижды обходила вокруг хаты, каждый раз заглядывая в окно и спрашивая: «Шо ты, бабусю, робышь?» Знахарка отвечала: «Хлiб гнитю!»

Ритуал зафиксирован и в основных сводных источниках по этнографии белорусов: в сборниках Н.Я. Никифоровского (Витебская губ.), М. Федеровского (Гродненская губ.) и А.К. Сержпутовского (Слуцкий у Минской губ.). По материалам Полесского архива, он бытовал также на Гомелыцине. Согласно описанию Н.Я. Никифоровского, мать больного ребёнка сажала его на лопату, обмывала водой, которой приглаживали хлеб, и несла к печи, как будто, собираясь посадить туда вместе с хлебами, но только клала лопату на припечек, в эту минуту дверь отворяла другая женщина и, всплеснув руками, с гневом спрашивала: «Што ты робишь? — Ня, ты ня видишь, сущи пяку — во што я роблю! — А, сущи! Дык пячи, пячи их, каб ни було!» — и другая женщина снимала ребёнка с лопаты.

Несмотря на кажущуюся простоту ритуала, его символика достаточно сложна и многозначна, причём в разных вариантах на первый план выступают то одни, то другие аспекты его смысла. Согласно большинству описаний, главной целью ритуала было сжигание болезни, ср. формулы: «Собачья старость, припекись в печи!», «Как хлеб печётся, так и собачья старость пекись!» и под.

Однако эта мотивировка, осознаваемая и самими исполнителями ритуала, относится, по-видимому, к поверхностному уровню его семантики. Более глубокий уровень определяется символическим отождествлением ребёнка и хлеба, выпечки хлеба и появления ребёнка на свет: его как бы возвращают в материнское чрево (печь), чтобы он родился заново. По сообщению из Керенского у Пензенской губ., «иногда ребёнок родится слишком слабым и сухощавым. Такого младенца, который, по выражению народному, „не допёкся в утробе матери", старухи-знахарки „перепекают" в обыкновенной печке, чтобы сделать его полным и здоровым».

Характерно, что обычно ритуал так или иначе соотнесён с изготовлением хлеба в печи, в Казанской губ. лицо ребёнка замазывали тестом, так что открытыми оставались только нос и рот. В с. Тонеж и Стодоличи Лельчицкого р-на Гомельской обл. ребёнка трижды подносили на лопате к печи, говоря: «Откуль пришло, туды и пошло!» По-видимому, формула могла относиться как к самому ребёнку, так и к болезни, в первом случае печь отождествлялась бы с женским лоном, во втором — представлялась бы источником болезни.

Можно предположить, что печь символизировала не только чрево матери, но и загробный мир, отправление в печь — временную смерть, характерно, что в некоторых вариантах ритуала на ребёнке разрывали рубашку, как на покойнике, и сжигали её.

Таким образом, помещение ребёнка в печь помимо сжигания болезни могло символизировать одновременно:

Амбивалентное значение печи одновременно как символа женского чрева и загробного мира подтверждается разнообразными восточнославянскими фольклорными и обрядовыми данными.

Однако смысловой доминантой ритуала является всё же символическая связь между выпечкой хлеба и рождением ребёнка, характерная в целом для народных представлений восточных славян, ср. укр. «У печурце родився» (о счастливом человеке), рус. «Из одной печи, да не одни речи». В Казанской губ. один из способов лечения ребёнка, больного «собачьей старостью», заключался в том, что его сажали под квашню, приговаривая: «Как тесто всходит, так на младенце тело всходило бы!» В Слуцком у Минской губ. больного ребёнка сажали на лопате на припечек, полагая, «што ат гэтаго дзщя будзе здаровае й пачне расьщ, як у печы хлеб».

Сажание в печь ребёнка как средство народной медицины широко использовали многие европейские народы: поляки, словаки, румыны, венгры, литовцы, немцы. Еще Бурхард Вормский (ум. в 1025 г.) осуждал немецких женщин, которые для излечения своих детей от лихорадки сажали их в печь. Во многих случаях ребёнка засовывали в печь именно на лопате (поляки, немцы, румыны, венгры), причём некоторые польские описания очень близки восточнославянским, например, в Познанском воеводстве при чирьях или сыпи ребёнка сажали на лопате в печь «как булку хлеба» и держали там, пока он не прогреется. Возможно, что какие-то действия, сходные с «перепеканием», имеет в виду и новохеттское предсказание новорождённому, гласящее, что «ребёнок пройдёт через реку... огонь и [испытание ] лопатой».

Существуют прямые терминологические пересечения между ритуалом «перепекания» и сказкой о мальчике и ведьме, о которой мы говорили вначале. В сказке из Гродненской губ., сохранившейся в архиве П.В. Шейна, ведьма называет мальчика сущик и обращается к нему: «Сущик-лущик, покажи ручку!» Слово сущик очевидно образовано от названия детской болезни сущи, в 1984 г. мы зафиксировали в Полесье ритуал, который сопровождался следующим диалогом: «Шо вы тэ пэчэтэ? — Сушчыкы-лушчыкы! — Пичытэ, пичытэ, коб йих нэ было».

Конечно, такое «втягивание» обрядовой реальности в сказку имеет вторичный характер, однако не является оно и случайным. По-видимому, на восточнославянской почве произошло вторичное сближение сказочного эпизода с ритуалом «перепекания». Это стало возможным благодаря тому, что в историко-генетическом плане эпизод, по всей вероятности, также восходит к определённым ритуалам.

Кроме этого, некоторую роль могли сыграть особенности содержания и функционирования сказки о мальчике и ведьме. По наблюдениям Н.В. Новикова, сказки на этот сюжет «бытуют преимущественно в детской аудитории (рассказываются или самими ребятами, или взрослыми — детям)». Особым образом изображается Баба-Яга: «...на всём её облике, действиях и поступках заметно выступает печать деревенской обыденности». Её жилище — «это уже обычная деревенская изба с русской печью... в которую неудачно пытаются её дочери и она сама втолкнуть мальчика, чтобы зажарить его и съесть». Неудивительно, что и эпизод с сажанием на лопату приобретает в значительной степени бытовой характер. 

С психологической точки зрения переосмысление ритуала в сказке можно объяснить, как его инвертирование, с точки зрения ребёнка. Легко представить, что именно таким образом мог бы описать «перепекание» ребёнок лет 4-5: баба-знахарка хотела засунуть мальчика на лопате в печь, а тот обманул её и саму отправил в огонь.

Интересно было бы проследить, как соотносятся наш сказочный эпизод и ритуалы типа «перепекания» в иных традициях, но это уже задача другого исследования.