Глава 9
Начало здесь
Глава 8 / Глава 10
Возле распахнутого настежь окна, в которое время от времени врывался горячий летний ветерок, в инвалидной коляске сидел мальчик лет восьми. Его худое бледное лицо говорило о том, что он, скорее всего, редко бывает на солнце. В руках он держал книжку, но читать сейчас не хотелось. Все книги, которые были в их доме, а было их не так и много, он уже перечитал по нескольку раз. Сейчас же его грустный, наполненный тоской взгляд был устремлён сквозь тонкий, дрожащий на ветру тюль занавески, куда-то далеко за пределы комнаты, а возможно, даже и за пределы Вселенной. Солнце уже давно завернуло за противоположную сторону дома, и теперь, и без того навевающая тоску своей обыденностью, комната казалась ещё более мрачной и печальной. За окном, на растущем рядом с домом дереве, щебетала стайка воробьёв, своим весельем и беззаботностью создавая ещё больший контраст с унылой и безрадостной атмосферой, царившей в последнее время здесь — внутри.
Из кухни доносились привычные звуки, говорившие о том, что мать стряпает какую-то незамысловатую еду. Но вот на несколько секунд в квартире воцарилась тишина, после чего послышалось торопливое шарканье тапочек по линолеуму. На пороге комнаты показалась темноволосая женщина с глубокими морщинами на лбу, заметно старившими её худое и измождённое душевной тяжестью, но ещё молодое лицо. Вытирая руки полотенцем, она печально взглянула на мальчика и негромко произнесла:
— Мить, ну ты хоть телевизор включи, мультики посмотри, что ли. Что ты уставился в пустое окно?
— Не хочу я эти дурацкие мультики смотреть. Был бы интернет, я бы хоть чего интересного нашёл, — чуть слышно ответил мальчик, но женщина его услышала и сокрушённо покачала головой.
Больше года назад, играя на спортивной площадке, её сын Дима неудачно упал с турника и повредил себе позвоночник. Врачи сделали, что смогли, но на ноги он так и не встал, оставшись, по-видимому, калекой на всю жизнь. Матери, конечно, предлагали дорогостоящую операцию, вот только где взять на эту операцию денег одинокой женщине, работающей обычной уборщицей, никто сказать не мог. Валентина Звонарёва, мать-одиночка тридцати двух лет с простоватым, непривлекательным лицом, жила с сыном в небольшой двухкомнатной квартире. С мужем развелась почти сразу после рождения ребёнка. Димку они завели вовсе не от желания иметь ребёнка. Скорее, это был отчаянный шаг женщины, пытающейся любым способом удержать возле себя гуляющего супруга. Вот только это не помогло. Не успели счастливые родители обмыть новорождённого по приходу жены из роддома, как любимый супруг вновь пустился в загул.
Растить ребёнка одной было трудно, благо родители жили рядом и всячески помогали дочери с воспитанием внука. Сын рос смышлёным и любознательным, то есть полной противоположностью своим родителям. В детском саду, куда его отдали с раннего возраста из-за необходимости матери зарабатывать деньги на жизнь, все воспитатели о нём отзывались хорошо. Добрый, честный, он всегда делился с одногруппниками всем, что у него было. Бабушка очень рано приучила Митеньку, как называли мальчика все домашние, к чтению книг. В школе он был в числе лучших по успеваемости, радуя своих близких хорошими отметками в дневнике. Предметы давались ему легко, безо всяких усилий, поэтому Димка не тратил много времени на домашние задания, а много времени проводил во дворе на детской площадке. Мать, почти целый день занятая на основной работе, ухитрялась находить ещё и подработку, чтобы обеспечить сына всем необходимым, и чтобы не было стыдно перед другими родителями и детьми.
Трагический случай на детской площадке оборвал все её надежды. Услышав от врачей страшный приговор, в её душе будто что-то надорвалось. Осознание обречённости, словно бетонной плитой, всей своей тяжестью навалилось на хрупкие плечи женщины, с каждым годом всё больше прижимая к земле. Все её надежды были перечёркнуты одной короткой фразой, произнесённой в больнице: “Ваш сын не сможет больше ходить”.
— Скоро будем кушать, я уже заканчиваю, — сказала мать, бросив печальный взгляд на сидящего к ней спиной мальчика, и не услышав ничего в ответ, вышла из комнаты.
Мальчик громко засопел, в который раз пытаясь сдержать беспричинно навернувшиеся слёзы обиды на себя, на мать и на всех вокруг. В такие моменты он завидовал всем, кто мог ходить, бегать, прыгать и даже просто стоять на своих ногах, вспоминая, что не так давно он тоже мог всё это делать, не задумываясь о том, как тяжело всего этого лишиться. С силой сжав в руках книгу, так, что побелели суставы, он раздражённо швырнул её на стоявший слева письменный стол. Та, пролетев в заданном ей направлении, со стопроцентной гарантией должна была сейчас угодить прямо в стоявшую на пути чашку с недопитым чаем, однако этого не случилось. Каким-то невероятным образом книга миновала хрупкий предмет и неестественно плавно опустилась на крышку стола. В мгновение, когда шелестя страницами, сгоряча брошенный предмет был уже в полёте, Митя вдруг осознал всю глупость того, что сейчас сделал. Предчувствуя неизбежность того, что через мгновение раздастся звон разлетающейся вдребезги посуды, и вслед за этим последуют неизбежные мамины упрёки, он быстро отвернулся в другую сторону и зажмурил глаза, словно пытаясь отгородиться от того, что должно произойти. Однако тишина за его спиной свидетельствовала о том, что его пессимистичные прогнозы не сбылись. Не услышав звука бьющейся посуды, Димка удивлённо повернулся обратно и был ещё больше обескуражен, увидев чашку, всё так же стоявшую на своём месте, и мирно лежащую рядом с ней книгу. Подъехав на коляске к столу, убедился, что зрение его не обманывает. Чашка действительно была цела, а чай в ней даже не расплескался. Книга, которая, будто брошенная городошная бита, должна была снести всё, что было на её пути, и вместе со всем этим улететь дальше, лежала, словно её не бросили, а аккуратно и бережно положили на стол, не издав при этом ни единого звука. Митя взял в руки чудом уцелевшую чашку, подозрительно осмотрел со всех сторон и вновь вернул на место. После этого взял в руки книгу, будто взвешивая её на ладони, подержал некоторое время, затем снова положил на стол.
“А если ещё раз попробовать?” — мелькнула в голове озорная мысль. Однако более рассудительная часть мозга воспротивилась такому решению, сразу же воссоздав в уме образ расстроенной мамы, её осуждающий взгляд и обидные слова, которые он и так слышит довольно часто. И всё же детское любопытство перевесило все рациональные доводы.
Взяв книгу в руки, Митя внимательно осмотрел её со всех сторон и, убедившись, что ничего необычного в ней нет, вновь возвратился к окну. Теперь он уже намеренно целил в чашку. Что произойдёт дальше, разбей он её вдребезги, Димка уже не думал. Сейчас его захватил какой-то давно забытый мальчишеский азарт. Промахнуться с расстояния двух метров было сложно, тем не менее он тщательно примерился и, словно мастер по игре в “Городки”, вновь запустил свой снаряд в намеченную цель. Когда всё повторилось, как и в первый раз, глаза ребёнка слегка расширились от удивления, а рот замер в открытом положении. Книга и в этот раз, будто попав в уплотнившийся необычным образом воздух, замедлила свой полёт, затем остановилась, зависнув на одном месте на несколько мгновений, и плавно, словно в невесомости, опустилась на стол, не издав даже характерного шлепка упавшего тела. Всё ещё не веря тому, что сейчас произошло, Митя вновь подъехал к столу и вновь осмотрел оба предмета самым тщательным образом. Естественно, как и в прошлый раз, он ничего не обнаружил. Теперь, зажав фолиант в руке, он решительно крутанул колёса коляски и, вновь очутившись у окна, сделал сильный замах рукой, чтобы придать предмету наибольшее ускорение. Его безрассудное намерение было прервано голосом, прозвучавшим откуда-то из-за стола:
— Ты долго будешь надо мной издеваться, кубышки-катышки?
Рука с книгой обмякла и опустилась на колени. Губы беззвучно шевелились, пытаясь что-то произнести, а глаза расширились настолько, что казалось, хотели покинуть места своего привычного расположения. Немного придя в себя и видя, что ничего больше не происходит, Митя чуть оправился от такого психологического шока и, уже осмелев, спросил, глядя в ту сторону, откуда раздался голос:
— Ты кто?
— Олень в пальто, — сразу же отреагировал неизвестный на его вопрос и тут же добавил, — живу я по соседству.
— А почему олень в пальто, а не конь? — детское любопытство и непосредственность брали верх над страхом.
— Потому, что издох конь. Заездили бедолагу.
— А где по соседству ты живёшь? — всё более смело продолжал допытываться мальчишка, уже почти позабыв о своём испуге и вовсе не задумываясь о том, насколько странным выглядит его разговор в пустой комнате со стороны.
— Где, где? В Караганде! — весело отозвался голос, и стоявшая посредине стола всё та же чашка не спеша поехала к его краю.
Не доехав каких-то пару сантиметров, она остановилась, затем немного приподнялась над столом, задержалась в этом положении несколько секунд и вновь аккуратно опустилась на место.
— Гадость какая-то, как можно пить чай из этих вонючих пакетиков, он же только этими пакетиками и пахнет, больше ничем, — критически оценил содержимое чашки голос и, наконец, ответил на заданный мальчиком вопрос, — под вами я живу, на третьем этаже, кубышки-катышки.
— А что ещё за катышки? — ещё более оживляясь, продолжал любопытствовать Митя, уже полностью оправившись от испуга и удивления.
Теперь всё происходящее скорее забавляло его, чем пугало.
— А-а-а, — протянул неизвестный, и Димке даже почудилось, что этот кто-то махнул рукой, — не обращай внимания, поговорка у меня такая. Как привык триста лет назад, так до сих пор отвыкнуть не могу.
— Триста лет? А сколько тебе сейчас вообще?
— Да я уже и не помню, — как-то печально ответил незнакомец.
— Так всё-таки, по-честному, кто ты?
— Ну, ясное же дело — домовой, кубышки-катышки.
— До-мо-вой!? — восхищённо протянул Митя. — Настоящий?
— Нет, из магазина, из отдела игрушек, — вновь не удержался от иронии голос, — конечно же, самый что ни на есть настоящий.
— Здорово! — обрадовался мальчик, восторженно растягивая первую букву “о”.
Наконец-то у него появилось хоть какое-то разнообразие в этой серой жизни. Раньше, кроме всегда грустной мамы да деда с бабкой, изредка навещавших его, никого не было, а теперь появился настоящий домовой! Даже друзья, иногда приходившие к Димке после уроков, не вызывали в нём такого восторга, как этот необычный визитёр.
— Домовой, а почему тебя не видно?
— Митя, ты с кем там разговариваешь, — послышался из кухни голос матери, — иди кушать, я уже всё приготовила.
— Вот поэтому и не видно, что слишком много посторонних глаз, — ответил голос, нисколько не боясь, что его могут услышать на кухне.
— Тихо, — прошептал Митя, приложив палец к губам, — мама услышит, — и уже громко крикнул, — Ма, я не хочу, я попозже поем.
— Я сказала, быстро за стол, — теперь голос матери прозвучал более властно и настойчиво.
— Ладно, сейчас, — крикнул он в ответ и, вновь перейдя на шёпот, спросил у нового знакомого, — а ты ещё придёшь?
— Приду, — пообещал голос и добавил, — а насчёт того, что меня услышат, ты не беспокойся, меня слышишь только ты.
— Домовой, а как тебя зовут? — спросил Димка, обернувшись, когда уже выезжал из комнаты.
— Казимир.
— Казимир, — одними губами повторил мальчик, как бы вслушиваясь в звучание имени, а потом улыбнулся и весело прошептал, — а можно я буду называть тебя Кузя?
— Вечно у этих детей всё не как у нормальных людей, — пробурчал голос, но с просьбой согласился, — ладно, называй как хочешь.
* * *
— Меня когда-нибудь будут кормить, кубышки-катышки, или прикажете помирать с голоду?
Табуретка сделала зигзагообразное движение по кухне и остановилась возле стола. Появившееся над ней серое облачко быстро преобразовалось в лохматое существо.
— Вам, хозяевам, если не напоминать, то вы сами не вспомните про своего подопечного. Некоторых вон насильно заставляют.
Казимир неопределённо махнул головой куда-то вверх, после чего укоризненно посмотрел на Андрея, до этого момента с аппетитом поглощавшего салат из помидоров и огурцов. Заправленный пахучим растительным маслом и притрушенный зеленью, тот издавал благоухающий аромат, распространившийся на всю комнату. Столяров не поленился встать на табуретку, чтобы заглянуть на шкаф. Блюдечко с молоком и пряники лежали на месте нетронутыми. Теперь уже он вопросительно посмотрел на домового, как бы спрашивая у него: “Ну, и…?” Тот понял смысл его взгляда и пояснил.
— Ты что ж, думаешь, что мы, астральные сущности, питаемся так же, как и вы? Мы питаемся не материальной пищей, а её астральной энергией. То, что ты видишь, это уже не еда. Это материя, лишённая энергии. С виду она вроде бы остаётся такой же, как и раньше, вот только людям, например, её есть уже нельзя — не принесёт она человеку никакой пользы.
— А что мне с этим теперь делать? — удивился Андрей, всё ещё стоя на табуретке и поглядывая то на домового, то на угощение, стоявшее на шкафу.
— Что, что, животным отдай — собакам, котам… Они существа другого уровня, и для них это будет нормальной пищей.
Казимир опять скорчил забавную гримасу, означающую, по всей видимости, крайнюю степень негодования от такой тупости своего хозяина.
— И вот ещё что. Ты мне такую гадость, которую наливал из пакетика с названием “Молоко”, больше не подсовывай. Если тебе нравится, то сам и пей эту отраву, хотя я и тебе бы не советовал.
— Ну, а молоко-то тебе чем не угодило?
— Я не знаю, из чего эта муть сделана, но только это не молоко. Это вообще не пища, а химический концентрат какой-то. И не думай, что это я такой привередливый; думаю, ты скоро и сам научишься отличать полезное от неполезного, и что можно есть, а от чего отказаться и забыть, как страшный сон. Ты мне, хозяин, молочка лучше на базаре купи, из-под домашней коровки. Вот это действительно лакомство, вот это я понимаю! — Казимир мечтательно зажмурил глаза.
— Хорошо, — согласился Андрей, — ну, а пряники хоть нормальные?
— Пойдут, — пробурчал домовой, всем видом показывая, что здесь тоже не всё в порядке с качеством продукта.
Помолчали. Каждый подумал о чём-то своём. После паузы, во время которой Столяров прожевал ещё пару ложек салата, он вдруг спросил:
— Казимир, а кем были твои прошлые хозяева?
— Хозяева, говоришь? — морщинки, появившиеся на лице домового, и сузившиеся глазки, по всей видимости, должны были свидетельствовать о глубокой задумчивости и серьёзности вопроса. — Много их у меня было. Они-то, в отличие от меня, все люди смертные. Ну, а самым последним сельский лекарь был, знахарь значит. Очень опытный был и травник, и колдун. От страшных хворей людей избавлял. У вас сейчас люди от этих болячек помирают в больнице, а он таких на ноги ставил. К нему со всей округи народ приезжал. Двор его небольшой всегда битком забит был людьми, не протолкнуться. И спали там, и ели. Непросто, скажу тебе, мне было за порядком следить. К нему ведь, кроме страждущих, и лихие люди заглядывали, которые чужим добром поживиться не прочь. За такими глаз да глаз нужен.
А как-то раз пожаловал барин неместный. Издалека, видно, приехал. Донимала его сущность страшная, какой-то ведьмой подселённая в его тело. Несколько дней горемыке жить оставалось. Если бы не Данила Иванович — так моего хозяина звали — помер бы бедолага. Несколько дней хозяин над тем больным молитвы да заклинания читал. Того, сердешного, и трясло, и об пол швыряло — никак эта гадость выходить не хотела. Уж как эта сущность не возмущалась, и какими только словами не бранилась… А когда почувствовала, что сил у неё не осталось, попыталась договориться с Данилой: дары большие сулила, места с кладами указать обещала. Да только хозяин на эти хитрости не клюнул. У него с такими тварями разговор коротким был. В общем, избавил он барина от напасти. Тот деньжищи огромные за лечение предлагал, а Данила ни в какую. Не взял денег — видел, что заработаны они кровью и потом крестьян подневольных. Тогда богач этот, нужно отдать ему должное, не стал предлагать деньги, а взял — и новую избу на краю села поставил для своего спасителя, с двором просторным и удобствами для приезжих.
Казимир договорил, и вдруг совсем не в тему спросил:
— Хозяин, а у тебя книжку какую-нибудь можно одолжить?
Андрей поднял вопросительный взгляд на домового.
— Понимаешь, — как бы извиняясь, продолжил тот, — я тут с мальцом познакомился, с четвёртого этажа. Хороший такой малец, только ходить не может.
— Это Валькин сын, что ли, из двадцать седьмой? — уточнил Столяров.
— Ну да, он. Грустный он очень и одинокий. Вот я и подумал, может, дать ему книжек почитать, очень он это дело любит, а у тебя их вон сколько.
— Да я не против, только как ты книгу ему отнесёшь? Может, давай я?
— Нет, я сам, а как отнести — это уже не твоя забота. Главное, что разрешил, а как передать, я придумаю.
— Ладно, договорились.
Андрей вновь принялся доедать остатки салата, задумавшись о том, чем теперь кормить своего жильца; а тот, тем временем, вновь исчез неизвестно куда — так же, как и появился.
