Начало здесь
Спустя две недели, в последний день сентября, меня всё же решили покрестить. Естественно, в принятии этого решения не обошлось без активного участия бабы Матрёны, которая с каждым своим приходом напоминала родителям о необходимости проведения данного ритуала. Наблюдая за дебатами, неизменно возникающими между отцом, который, как он говорил, был “партийцем со стажем”, и его беспартийной тёщей, я, в общем-то, уже имел общее представление о том, что же это за мероприятие — крещение. Как я понял, в этот день назначенные условные родители, их потом называют крёстными, должны были отнести ребёнка в церковь. Там церковнослужитель, которого отец называл попом, а бабка батюшкой, проводил определённые манипуляции с новорождённым, окуная его в воду и читая молитвы. То есть, судя по всему, он должен был подключить меня к какому-то виду энергии, которая в нашем мире называется эгрегор[1].
Отец в течение этих двух недель немного покочевряжился, но против тёщиного напора, поддерживаемого нейтралитетом супруги, не устоял.
— Вы только слишком вокруг-то не распространяйтесь, — попросил он женщин, когда решение было окончательно принято. — Не хватало мне ещё на работе по партийной линии взыскание огрести.
Конечно, посмотреть на что-то новенькое и обогатить свои знания новой информацией об этом мире мне очень хотелось, но тут моя свободолюбивая сущность вдруг взбунтовалась — моего-то согласия никто как-то и не спросил. “Когда вздумал всякими непотребствами заниматься, — мысленно возмущался я, поглядывая на отца, — то в живот мамке кричал, разреши, мол. А теперь, вот он я перед вами лежу, а вам трудно меня спросить?” К сожалению, узнать моё мнение никто так и не удосужился, и мне пришлось подчиниться воле родителей. В качестве крёстных пригласили: отец — Толика, своего товарища по работе, мать — свою давнюю подругу Оксану. Мамочка с самого утра принялась готовить праздничный стол, а мои крёстные взяли меня в охапку и в сопровождении бабули, как же без неё, направились в церковь.
На улице вновь немного потеплело. Ярко светило солнышко, приятно пахло сырой листвой, которую ещё не успели убрать дворники. Я и в той своей жизни любил раннюю осень. Мне нравилось в редко выпадавшие свободные минуты побродить по опавшим листьям, под их шорох погружаясь в свои мысли.
Толик был чуть пониже моего отца и, приблизительно, того же возраста. С его лица с такими же красными, как и у бати, глазами, казалось, никогда не сходила добродушная улыбка, а руки были такими же крепкими, как и у моего родителя. Он был весельчаком и оптимистом по жизни, и если бы не его любовь к алкогольным напиткам и курению, то я бы мог считать его образцом никогда не унывающего советского человека этого времени. В присутствии моей бабули Толик старался вести себя сдержанно и не балагурил, поэтому, убаюканный в его руках, я наслаждался погодой и радостно жмурился, когда солнечный свет попадал мне в лицо. Оксана, щупленькая, если не сказать худая, женщина маленького роста, истинный возраст которой было трудно определить из-за большого количества косметики на её несколько вытянутом лице, была одета в пальто и какую-то замысловатую шапку из меха. Она шла рядом и время от времени порывалась забрать меня у моего будущего крёстного. Однако тот доверил ей столь ценный груз только лишь тогда, когда мы сели в автобус. Женщине с ребёнком тут же уступили место, а Толик с моей бабулей остались стоять рядом.
Ехали мы не долго, а может это мне только показалось, так как я, лёжа на руках у Оксаны, немного вздремнул. Проснулся, когда мы уже выходили из автобуса. Толик, чуть поотстав, закурил. У входа в церковь Оксана передала меня закончившему курить крёстному и вместе с бабулей три раза перекрестилась (теперь я знал, что означает своеобразное махание рукой перед собой).
Несмотря на моё неодобрение, что со мной, без моего согласия, будут проводить какие-то обряды, само путешествие мне было интересно. Монотонное лежачее пребывание в манеже, связанным по рукам и ногам, ужасно надоело, но, к сожалению, даже при моём не детском сознании, физическое тело не могло развиваться быстрее, чем заложено природой. Единственное, чем я мог похвастать, так это наличием в таком раннем возрасте четырех зубов — по два : сверху и снизу. Что ж, я, как и Толик, тоже всегда был оптимистом, поэтому не терял надежды на то, что со временем сумею настроить свой организм на более интенсивное развитие. В отличие от людей этого времени я-то знал, что именно сознание определяет наше бытие.
Когда мы вошли во двор, то бабуля, как сведущий в религиозных делах человек, отвела нас в специальное помещение, в котором, видимо, и должен был проходить обряд. Народу здесь было немного — всего две пары крёстных и ещё несколько человек родственников, включая и мою бабулю. То ли детей рождалось не очень много (но по количеству новорождённых в роддоме такого не скажешь), то ли люди так же, как и мой папаша, опасались приходить в церковь из-за атеистической политики государства. Хочу сказать, что обстановка внутри помещения мне понравилась. Всюду было развешано множество картин в золочёных рамках с изображением непривычно одетых мужчин и женщин; женщины, как правило, держали на руках младенца, а мужчины — кресты и книги. Здесь приятно пахло какими-то ароматическими веществами, создающими некую мистическую атмосферу и, несомненно, благотворно влияющими на ауру.
Я уже в общих чертах имел представление о том, что такое церковь, и для чего она предназначена. В нашем мире, то есть в будущем, таких заведений вообще не существовало. Люди умели свободно общаться со своими духами-кураторами, а некоторые и с другими существами из тонкого мира. Мы всем своим естеством чувствовали постоянное незримое присутствие чего-то необъяснимо великого внутри нас, вокруг нас и всюду, куда не кинешь взгляд. С самого рождения мы ощущали себя маленькой частичкой чего-то невероятно большого и светлого, и для того, чтобы это понимать, не нужно было никуда ходить и читать специальную литературу. В этом же мире люди даже не представляли что такое Абсолют и тем более не ощущали его. Те же, кто желал иметь хоть какую-то сопричастность с ним, шли в церкви, пытаясь отыскать там то, что всегда было и есть с ними рядом.
В моём прошлом мире, конечно, есть что-то, отдалённо напоминающее здешние церкви. У нас в разных уголках планеты построены специальные храмы, которые возводились исключительно в местах силы, то есть там, где из Земли выходили мощные источники энергии. Люди, которым в силу определённых обстоятельств приходилось расходовать много жизненной энергии (в большинстве случаев это были работники интеллектуального труда), чтобы её восполнить, приезжали в такие вот заведения и могли там посидеть или даже полежать, то есть просто отдохнуть. Чтобы набраться сил, им не нужно совершать какие бы то ни было ритуалы и обряды, а внутри храмов нет никаких особых украшений для привлечения большего количества паломников… Главное, это наличие в них мощной восстановительной энергии.
Пока я с интересом разглядывал всё вокруг, мои крёстные зажгли свечи, которые им принесла баба Мотя. Расположившись полукругом, они вместе с остальными людьми принялись внимать тому, что толстый работник церкви с окладистой бородой, одетый в чёрную просторную одежду, читал из толстой книги. Взглянув на сосредоточенное лицо Толика, который из того, что читал священник, ничегошеньки не понимал и был сейчас похож скорее на тупого школяра, чем на серьёзного мужчину, я чуть было не прыснул со смеху. С трудом сдержав себя, чтобы не рассмеяться, я прислушался к тому, что нараспев произносил толстяк, и оказалось, что я, практически, всё понимаю — священник читал на хорошо известном в моём прошлом мире славянском протоязыке. Я, откровенно говоря, такого даже не ожидал. Единственное, что мне было не совсем ясно, так это почему здесь упоминались лишь какие-то замысловатые, вовсе не славянские имена. Тем не менее, все внимательно слушали и время от времени крестились, что-то тихо бормотали и кланялись.
Слушая, не без интереса, всё, что читал священник, я мысленно прикидывал — чего бы сделать такого, чтоб избежать подключения к эгрегору, который меня, на данный момент времени, вовсе не интересовал. В этом я, скорее, был солидарен с моим папашей. Тот тоже был не в восторге от того, что меня понесут в церковь, хотя и его атеистические взгляды мне также были чужды.
— О имени твоём, господи Боже истины, и единороднаго твоего сына, и Святаго твоего Духа, возлагаю руку мою на раба твоего Виктора, — пропел толстяк возле меня и, перекрестив, потянулся ладонью к моей голове.
Медлить было нельзя. Я изловчился и хватанул священника своими едва отросшими зубами за его большой палец. От неожиданности тот вздрогнул и, чуть отпрянув назад, с укором посмотрел на меня. Я же, недолго думая, взял и показал ему язык. На лице работника церкви отразилась одновременно целая гамма чувств и эмоций. Такой младенец ему явно попадался впервые. Прикасаться ко мне ещё раз он уже опасался, хотя мой укус не причинил ему особого вреда, да я, в общем-то, к этому и не стремился. Имея многолетний опыт работы в этом заведении, священник быстро взял себя в руки и, как ни в чём не бывало, подошёл к другому малышу. С ним он уже спокойно проделал то, что со мной не вышло. Вновь отвернувшись от нас, толстяк продолжил напевать:
— Сподобльшагося прибегнути ко святому имени твоему, и под кровом крил Твоих сохранитися…
Время шло, а он всё читал и читал, а мне становилось с каждой минутой всё грустнее, так как, в отличие от других здесь присутствующих людей, прекрасно понимал смысл прочитанного. Главной мыслью всего текста было отречение от какого-то Сатаны и желание подтвердить свою незыблемую веру в Бога, которого священник именовал Саваофом. Ни того, ни другого я не знал, поэтому мне всё это казалось странным и чуждым. Самым мне непонятным было то, что через определённые промежутки времени все хором повторяли фразу: “Господи, помилуй!”. В наше время, я имею ввиду то, откуда я сюда прибыл, люди не просили Бога ни о чём и тем более о помиловании. Все прекрасно знают — всё, что он даёт — это его воля и наши чаяния. И не важно, осмысленные это мысли и желания или случайно мелькнувшие в нашей голове. Отсюда и умение контролировать всё, о чём мы думаем и о чём мечтаем. Так что всё, что мы делали, так это благодарили Всевышнего за всё, что имеем. Я слушал, а в моей душе зрел всё больший протест и возмущение. Понимая, что в данный момент сделать ничего не могу, а мой укус не произвёл должного впечатления, я терпеливо дожидался следующего удобного случая, чтобы, наконец, прервать насилие над моей личностью.
Пока священнослужитель освящал елей и воду для производства самого таинства крещения, нас с моим соратником по несчастью начали раздевать. Оставшись нагишом среди незнакомых мне людей, я немного смутился, в своём сознании я всё же был тридцатишестилетним мужчиной. Смущение я преодолел быстро, но вот с холодом я бороться ещё не научился, поэтому изрядно замёрз, и моё тело покрылось мелкими пупырышками. Толстый священник в этот раз не решился начать с меня. Он помазал елеем второго малыша, после чего окунул того в воду. “Вот, решающий момент”, — пронеслось в моей голове. Когда же священник с некоторой опаской всё же взял меня на руки и поднёс к чаше с водой, я просто, выскользнув из его мясистых ладоней, завис в воздухе. В первое мгновение в помещении воцарилась мёртвая тишина. Все, наверное, были в шоке. Первым пришёл в себя работник церкви.
— Изыди, нечистая, сгинь, Сатана! — звучным басом заголосил он и, схватив свой большой крест, начал неистово махать им предо мной. — Сгинь, сгинь… — твердил он, не переставая креститься.
Среди присутствующих возникла небольшая паника. Люди, пришедшие вместе с нами, вместе со своим младенцем побежали к выходу, позабыв, что их малыш завёрнут всего лишь в одну пелёнку, а на улице не лето. Я же, так как вся жизненная энергия ушла на согревание тела, долго парить над чашей не смог. Когда силы иссякли, моё тельце всё же плюхнулось в воду. Первым мне на помощь, как ни странно, бросился Толик — мой несостоявшийся крёстный. Видимо, он меньше всего был подвержен влиянию всевозможных предрассудков, а потому, посчитав увиденное ничем иным как массовой галлюцинацией, не побоялся ко мне прикасаться. Я для пущей важности заорал, что было сил, а он ловко извлёк меня мокрого и дрожащего от холода из чаши с водой. Подойдя к стоявшей всё ещё в недоумении Оксане с приготовленным большим полотенцем в руке, Толик что-то шепнул ей на ухо и сунул меня ей в руки. Та, после слов своего несостоявшегося кума тихонько прыснула и принялась интенсивно меня обтирать. Только баба Матрёна так же, как и священник, неистово крестилась в сторонке, а её губы шевелились в безмолвной молитве.
Поняв тщетность предпринимаемых мер, она вместе с толстяком вскоре спешно покинула помещение, и мы остались одни. Несостоявшиеся крёстные постарались поскорее меня завернуть в сухие пелёнки и одеяло и тоже вышли на улицу. На улице мы увидели, что баба Матрёна, не переставая креститься и не отставая от священнослужителя, направилась в основное здание церкви. Толик с Оксаной не стали её окликать и поспешили на остановку автобуса. В пропахшем бензином салоне (у нас в будущем вся техника приводилась в движение только электричеством, извлекаемым прямо из окружающего пространства) было тепло, и я быстро согрелся. Оксане вновь уступили место, а я, наконец-то, погрузился в целительный сон. Проснулся я уже дома, разбуженный громкими голосами. Я лежал в своём манеже, а взрослые в другой комнате, скорее всего в гостиной, где предполагалось накрыть праздничный стол, что-то бурно обсуждали.
— Да фигня всё это, — доказывал кому-то Толик. — Говорю вам — галлюцинация. Я про такое явление читал где-то.
— Галлюцинация?! — чуть ли не кричала, видимо, тоже уже вернувшаяся из церкви бабуля. — Да я вот этими вот глазами видела!
— Так я и говорю, — невозмутимо настаивал на своём несостоявшийся крёстный, — всем почудилось.
— А знаешь, что отец Михаил говорит? — не унималась баба Матрёна. — Говорит, что дьявол в него вселился, прости меня Господи.
— А почему ж это дьявол вдруг вселился именно тогда, когда в церковь пришли? — задал резонный вопрос Толик. — Почему ж он раньше-то молчал? А? У вас что там мёдом намазано? Так это уже не церковь получается, а не знаю что.
— Не богохульствуй, антихрист, — взвизгнула бабуля.
— Говорил же, не нужно было затевать эти крестины, — вставил своё слово отец. — А теперь что получается, напрасно стол накрывали?
— Не знаю как остальные, — вновь взял слово несостоявшийся кум, — а я проголодался и с удовольствием бы чего-нибудь съел.
— И то правда, не пропадать же продуктам, — произнесла мать. — Вы садитесь, а я к Витюше на секундочку загляну.
Дверь в мою комнату приоткрылась, и я, лёжа с закрытыми глазами, услышал тихие мягкие шаги. Не нужно было быть экстрасенсом, а может быть этот дар у меня и был, но я всем своим естеством ощутил внимательный, изучающий взгляд матери. Она молча простояла больше минуты, пытаясь что-то во мне увидеть. Потом просунула руку мне под зад, убедилась что там сухо и также тихо удалилась.
— Тише вы! — прикрикнула она на всё ещё галдевшую толпу. — Разбудите ребёнка.
Гомон сразу стих, а я прислушался к своим ощущениям. “Правильно ли я поступил, не дав произвести над собой ритуал? — задавал я себе вопрос. — Может быть, в этом времени подключение к эгрегору церкви необходимость, без которой в дальнейшем будет жить гораздо труднее?” Впрочем, забивать себе голову догадками не стал.
— Селур! — мысленно обратился я к духу-куратору.
— Слушаю тебя, — тут же последовал ответ.
— Скажи, если это возможно, нужно ли мне принимать обряд крещения?
— Я могу сказать лишь одно. Эгрегор христианства ещё имеет достаточную силу, но, тем не менее, в ближайшем будущем она начнёт слабеть. Люди постепенно начнут понимать, что им нужно что-то другое.... Многие начнут искать Бога вне церкви. Ну а сейчас?.. Ты прекрасно знаком с законом свободы воли, поэтому любой твой выбор будет правильным.
— Благодарю тебя, ты меня успокоил, — сказал я.
Денёк сегодня у меня выпал не из лёгких, поэтому организм затребовал срочного отключения, чтобы восстановить силы. Вечером, уже поужинав и собираясь вновь заняться своим уже поднадоевшим делом, а именно сном, я вновь почувствовал на себе пристальный взгляд своей мамочки.
— Как ты думаешь, — обратилась она к своему супругу, разглядывая милую мордашку своего сыночка, — правду кумовья говорят про церковь? Что там на самом деле произошло?
— Кто ж его знает… — Я сквозь щёлочки между веками видел, как отец подошёл к матери и обнял её за плечи. От него вновь потянуло перегаром, но не в такой степени, как в прошлый раз. — Знаешь, мне иногда кажется, что на меня смотрит не малявка, которому ещё без году неделя, а взрослый разумный мужик. Может он у нас действительно какой-нибудь особенный? Ты же сама говорила, что зубы должны появляться не раньше, чем через полгода, а ему ведь ещё и месяца нет…
— Так врачи говорят… И всё-таки, — мамочка вернула разговор в прежнее русло, видимо, желая получить от отца исчерпывающий ответ. — Он что, действительно там летал?
— Ерунда, — супруг тряхнул головой, будто сбрасывая какое-то наваждение. — Ты сама посуди, как такое возможно? Я, например, никогда о таком не слышал, чтобы люди по воздуху летали. Про сказки я не говорю.
— Возможно, ты и прав, — с сомнением в голосе ответила мать, отходя от манежа. Она взяла с полки какую-то книжку, включила торшер и погасила люстру. — Ложись спать, — добавила она, заметив, что муж задумчиво стоит посреди комнаты, словно не понимая, что нужно делать.
— Да, ложусь, — встрепенулся тот и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло.
Мать ещё с десяток минут делала вид, что читает, хотя я чувствовал, что её мысли сейчас совсем о другом. Наконец, она положила книгу под подушку и выключила свет. Однако и теперь мамочка ещё долго ворочалась, пытаясь уснуть. Я бы тоже был не против немного поворочаться, но пока что любые движения оставались для меня лишь мечтой.
Глава 7
- Эгрегор — энергоинформационное поле, объединяющее людей, имеющих определённое сознание, стереотипы, желания, пороки, одну общую идею: семья, коллектив, банда, народ, школа, секта, финансовая пирамида, город, государство, религия, армия, толпа, нация, партия, племя, этнос, социум. У каждого из перечисленных обществ, своя энергоёмкость и психология.
