Николай Петрович медленно шёл по улице, с наслаждением вдыхая необычайно сладкий после больницы весенний воздух. Он не помнил, куда идти, и для чего он здесь. Вдруг его окликнули, знакомый молодой человек протянул руку и улыбнулся:
- Вы тут какими судьбами, Николай Петрович?
- Да вот, кажется, заблудился, — признался тот, едва узнавая соседа по лестничной площадке.
- Пойдемте, я Вас провожу, — молодой человек взял его под руку и повел домой.
А дома Вера Кузьминична и Лара не находили себе места. Отца должны были привезти после лечения из дорогущей клиники, куда Лара его поместила, надеясь, что там будет лучший медицинский уход. Они обещали доставить отца до квартиры и позвонить. Женщины уже все извелись, а звонка всё не было. И вот отец стоял перед дверью, виновато улыбаясь.
-Я потерялся, — немного растерянно пробормотал он. Дочь и жена одновременно кинулись к нему, недоумевая, кто мог выбросить старого человека на улице и даже не позвонить.
Лара оторвалась от отца, чтобы поблагодарить вовсе не любимого ею соседа, который просто спас папу. Но тот уже ушёл.
А Николай Петрович был счастлив оказаться дома в объятьях любящих его женщин. Он не хотел вспоминать, и странная белая пелена, как сахарная вата заполняла пространство памяти, и от этого на лице блуждала улыбка полного удовлетворения, полного счастья.
Они сидели за столом, и две женщины, мать и дочь, едва сдерживали слёзы, видя, как он исхудал, как непохожи были его медленные реакции на прежние стремительные уверенные движения. Но, главное, он был далеко от них, в своем счастливом мире, откуда выходил совсем ненадолго, вновь погружаясь в свое ласковое забытье.
Они уехали загород, за время их отсутствия дом как-то остыл. Словно человеческое тепло разогревало и оживляло его душу. Но мать с дочерью всё отмыли, отчистили, и жизнь снова потекла своим чередом. Только отец всё сидел у окна и смотрел, улыбаясь чему-то только ему одному ведомому. Он спал, ел, даже с большим аппетитом и нахваливал, о чём-то говорил, но всё по поверхности, отстраненно, как человек, у которого нет желаний.
Лара переживала: он всегда такой деятельный, слонялся из угла в угол, как неприкаянный. Она не знала, чем его занять, ведь он был так слаб. А тем временем приближался день маминого юбилея, который она давно задумала отметить так, чтобы он остался у родителей в памяти. Лара сидела над чашкой чая в кухне и думала, что придумать, чтобы вытащить папу оттуда, куда он безудержно проваливался. Взгляд её упал на картину на стене перед ней. Её детский портрет у мамы на руках. Одна из лучших работ отца, щемяще нежная и очень солнечная.
- Ну, конечно, — сказала она себе, — картина. И пошла в комнату родителей, где отец сидел у окна с блаженной улыбкой.
- Пап, я к тебе с заказом. — Отец непонимающе посмотрел на неё своими любящими глазами. У Лары прервалось дыхание, но она собралась и выпалила:
- У мамы скоро юбилей. Может ты бы попробовал написать её портрет. Знаешь, как ты умеешь. Со всей нежностью. Чтобы она почувствовала, всё, что ты хочешь ей сказать, да как-то не получилось.
Слабый огонек вспыхнул и тут же погас в глазах отца. Улыбка стала шире.
- Ты полагаешь, я ещё могу писать? Он подошел к занавешенному холстиной мольберту, легким движением коснулся стоящих рядом кистей. Потом посмотрел на неё прежним внимательным взглядом и снова вернулся к окну.
Лара вздохнула, тряхнула головой:
- Живой и Слава Богу, — сказала она себе, и пошла заниматься дальше делами.
На следующий день она обнаружила отца, не как бывало, стоящим у мольберта, а сидящим по-прежнему у окна. Из него открывался чудесный вид, ради которого они в свое время и купили этот дом. Огромное окно открывало такую панораму сосновых лесов и холмов впереди, проглядывающей между ними речки и плывущих над всем этим чуть розовато-сиреневых облаков, что глаз просто не мог оторваться от этой умиротворяющей красоты.
Холст стоял немного сбоку. Краски и кисти отец пристроил на подоконник и даже не обернулся на шаги дочери.
Лара вышла, тихонько притворив дверь. Она не стала звать отца завтракать, а также, стараясь неслышно ступать, незаметно поставила завтрак, а потом обед на подоконник.
Он вышел только к ужину. Руки были знакомо испачканы краской, на изможденном лице оставалось прежнее созерцательное выражение. Ужинали непривычно молча. Только отец время от времени прежним цепким взглядом художника то и дело поглядывал на маму.
Несколько дней прошли похожими один на другой. Николай Петрович писал с утра до вечера. Женщины его не тревожили. Лара старалась, как не было ей любопытно, даже не смотреть на картину. Работы у неё было много, и она быстро приносила еду и удалялась. Жену Николай Петрович попросил пока не заходить в мастерскую. Она же даже виду не показала, что удивилась, только согласно улыбнулась. Ведь он просто не умел ничего скрывать от неё.
Однажды Николай Петрович так устал, что ему захотелось на воздух, и он неожиданно для себя пошел пройтись. Совсем недалеко, но всё же. Их верный пёс, конечно, побежал следом. Вернулся в этот день к ужину Николай Петрович всё с той же мечтательной и чуть виноватой улыбкой на губах, но в глазах что-то изменилось. Жена и дочь не смогли бы это описать. Глаза жили в этом мире, не там внутри отца. Женщины чувствовали их участливое присутствие. И ещё Николай Петрович начал рассказывать, что он видел на прогулке: новое гнездо, белку, какую-то особенно заливистую птичку, корявую живописную ветку дуба с толстыми, как у старика, суставами пальцев-сучьев. Мать и дочь обменивались счастливыми взглядами, боясь поверить долгожданной метаморфозе.
Через 3 недели картина была готова. Николай Петрович был всё ещё очень слаб. Его мечтательное выражение лица почти не изменилось, но глаза искрились новым удивительным и очень живым светом. При этом цвет их тоже изменился и из серого превратился в бледно-голубой прозрачный цвет воды. И Лара могла смотреть в эти глаза долго-долго, словно там было её детство, её мечты, всё, всё…
Он пришёл к ним на кухню, молча взял обеих за руки и повел в мастерскую. Картина была необычная для Николая Петровича. Такой широты, покоя, разлитого во всем полотне, женщины не могли вспомнить. Он обычно писал натюрморты или портреты. Пейзажей было немного: в основном деревья, клумбы цветом. А тут весь простор окружающей их природы вместился на полотне и приковывал взгляд своим всепоглощающим величием.
Лара перевела взгляд на мать. У той по лицу струились слезы.
- Мам, почему ты плачешь? Она же так прекрасна, эта папина картина.
- Ты видишь? — Вера Кузьминична вопрошающе посмотрела на дочь. —Ты видишь?
- Что? — недоумевая спросила Лара. — Я и говорю, великолепная работа.
- Да нет же, ты посмотри, посмотри внимательнее.
Она подошла к дочери и мягко увлекла её чуть дальше от картины, чтобы свет падал под другим углом.
- Взгляни, — прошептала она, сглатывая невольные слёзы.
Лара бросила почти отстраненный взгляд на картину, смотрящий словно вглубь полотна, и увидела. Весь лик открывающейся перед ней природы складывался в нежно улыбающееся лицо её матери. Сквозь изображение окрестных холмов и лесов проступал портрет любимой женщины, настолько прекрасный, что Лара не могла отвести заворожённый этим чудом взгляд.
Она долго молчала, потом перевела взгляд на отца. Тот сидел к ней спиной, глядя в окно. За окном уже сгустились сумерки и было почти ничего не видно. Николай Петрович продолжал улыбаясь смотреть в окно, вновь позабыв о присутствии двух женщин.
Вера Кузьминична взяла Лару за руку и тихо увела из мастерской. Лара не сопротивлялась. Она уже больше не сопротивлялась ходу вещей. Она знала, что любовь их родителей вечна, что на что бы не смотрел её отец, он везде видел любимое лицо её матери. А это значит, что где бы не витала его память, он помнил главное.
Статья опубликована в журнале "Быть Добру!". Выпуск 3 (декабрь 2021)
